— К тому баю, — молвил князь Холмский, — хмелем зашибать любишь…
— Да лопни глаза: ни-ни! Вот те крест, княже!..
— Государь-то, — мягче добавил воевода, — разгневался вельми за оплошку нашу с дозорами в тот раз у Коростыни. Ну, добрый путь, гони туды сей же часец. С Богом…
Июля четырнадцатого, на раннем рассвете, когда заря чуть алеть начинала, примчался обратно в стан Тимофей со своими дозорами от устья Шелони, с берегов Ильмень-озера. Воеводы, как и все воины, кроме стражи и дозорных, крепко еще спали.
Недалеко от шатра воевод, где широкий ручей в Шелонь бежит, приметил Замыцкий лодку пустую — у коряги привязана.
— Петька, Гришка, — крикнул он своим сподвижникам, Косому и Силантьеву, — айда в лодку сию спать! Вести у нас добрые, спеху-то нет…
Петька и Гришка враз пали на дно лодки и захрапели, а Замыцкий, томимый жаждой, перегнулся через корму и, черпая воду пригоршнями, стал пить.
В это время пола у шатра дрогнула — вышел князь Холмский и, увидев Замыцкого, молвил, смеясь:
— Ты все пьешь, Тимофей, коли не водку, то воду! Криком своим пробудил мя…
Замыцкий быстро вскочил и, отирая бороду, выпрыгнул из лодки на берег.
— Истинно, княже, — усмехаясь, ответил он Холмскому, — мы народ не жадный, но всем довольный: не винца, так пивца, не пивца, так кваску, а не кваску, так и водки из-под легкия лодки…
Невольно взглянув на лодку, князь Холмский вдруг вспомнил себя мальчонкой на такой же вот коряге, с которой ершей, бывало, ловил он на удочку. А кругом тишина, такая же вот предрассветная, как и ныне, стоит. Светает быстро. Вот уж синие, красные и желтые коромыслы, большие и малые, кружат над водой и за каждый куст цепляются…
Усмехнулся воевода и спросил:
— А ты, Тимофеюшка, рыбу-то лавливал? Хоша бы ершей…
Бородатая рожа Замыцкого расплылась в широкую улыбку:
— Лавливал, княже, в Каменке, речонка така у нас в деревне есть…
Оба замолчали, глядя вдаль куда-то по речонке, и каждому свое прошлое мерещится…
— Вести, видать, у тя добрые, — отгоняя свои думы, молвил Данила Димитриевич, — вишь, вся рожа плывет. Ну, сказывай.
— Лучше, княже, и не надо, — ответил Тимофей, — псковичи не приходили еще, а новгородцы-то пришли с большой силой. Кругом, где шли, все притоптано: и трава, и кусты даже. Конные и пешие полки прошли вверх по Шелони. Ныне выше Мшаги идут. Хорошо, княже, что войску нашему ты в лесу хорониться велел и костров не жечь.
— Ночью прошли-то?
— Ночью, княже. Идут они безо всякого страху. О нас ништо же не ведают. Не токмо дозоров, а и стражи никакой у них нет…
— И где же они теперь?
— Видать, недалече. За рекой-то, по левому берегу, пески все. Грузно идти-то не токмо пешему, но и конному…
— А много их?
— Сколь, не ведаю, а по следам их — вельми намного боле нас…
— Пущай их и людей и коней томят своих, — улыбаясь и позевывая, молвил Данила Димитриевич, — а мы поспим еще до восхода солнца, и ты спи. Дозорные-то, когда надобно, разбудят, как им приказано. Потом новгородцев нагоним, берег-то наш твердый, без болот, идти нам легко будет…
Яркое летнее солнышко быстро подымалось, сверкая в ясном безоблачном небе. Засуха все еще стояла, и не было никакой утренней свежести, даже на лесных травах, которые все время в тени растут, ни одной росинки не блестело.
Когда воины сидели за ранним завтраком, лучи солнца, пробиваясь сквозь полузасохшую листву берез, осин и ольхи, пекли уже спину, как в полдень.
— Сухмень-то, сухмень какая, — крестясь, говорил старый конник. — Как мы коней-то прокормим, коли вот овса не хватит…
— Государь еще пришлет! — уверенно заметил молодой парень. — Ныне пока есть, а не хватит — наши воеводы у новгородцев возьмут на первую-то пору…
— Эй, ребята, эй! — кричали уж кругом десятники и сотники. — Торопись, язык-то не распускай, ешь проворней!
— Борзо коней пои!
— Не проклажайся!
— Сей часец труба заиграет!
Не прошло и получаса, как полки уж были готовы и строились к походу. Все шатры, котлы, ведра, всякие припасы и прочее были уложены на подводы, а что в переметные сумки ушло, то на коней вьючено.
Вот уж и воеводы сели на коней, и князь Холмский руку поднял, дабы знак подать к походу, как подскакал к нему небольшой дозор, держа на поводу коня с незнакомым всадником.
— Вот, княже, пымали, — громко и сердито докладывал старший дозорный. — В лодке к нам переплыл, а мы его и схватили…
— Оружье-то у него было? — спросил воевода князь Холмский, оглядывая темнобородого сурового мужика лет сорока с лишком. — И где вы его пымали?..
— Нетути у него оружия. Схватили же тутотка, как на берег вышел…
Мужик усмехнулся и, обращаясь к Холмскому, молвил спокойно:
— К тобе, княже, прибежал нечаянно. От войска новгородского в Москву хотел…
Князь Пестрый, глядевший все время на пленника, прервал его:
— Не Афанасий ли?
— Я самый и есть, — ответил тот, — Афанасий, сын Братилов, торговец…
— Златокузня у тя в Новомгороде?
— Истинно. Дьяк Бородатый меня знает, и у государя я на Москве бывал…
— Ведаю, ведаю! — обрадовался князь Пестрый. — Видал тя у государя-то…
— Ну, сказывай, Афанасий, — резко вмешался князь Холмский, — пошто до нас дошел?
Афанасий Братилов рассказал, что взят был насильно после того, как лавку его разграбили, семья его у родни схоронилась, а его самого захватили.
— Ну, да о сем, воеводы, — продолжал он, — я на досуге расскажу. Сей же час наиглавно иное дело. Как прибежали вои наши без носов и ушей от Коростыни, такой страх пошел в народе-то, а Господа с Борецкими в такую ярость пришли, что немедля вестника послали к королю Казимиру, моля борзо на конь воссесть против государя нашего. К государю же Луку Клементьева послали о мире челом бить, дабы время иметь для-ради воровства своего. У самих же докончание с королем уж подписано…
— А ратные дела как у Господы? — спросил князь Холмский.
— Набрали Борецкие и присные их, набрали волей и неволей, более силой и страхом, много людей. Тысяч, почитай, сорок. Токмо народ сей — худые вои. Из них, которые на конь посажены, до сего никогда и в седле-то не были. Которые в доспехах, с мечами и копьями, до сего знали токмо иглу, молот, шило да дратву и прочее.
Воеводы Пестрый и Холмский переглянулись с усмешками:
— Куда же рать их идет и пошто? Дале-то что мыслят деяти?
— На вече посадники Митрий Борецкий и Василий Казимир сказывали: князь-де Холмский с князем Пестрым Русой займутся, а за сим к Демани уйдут. Мы же, пока князи сии там проклажаться будут, псковичей половину посечем, половину живьем возьмем…
— Как же, Федор Давыдыч, прозорлив государь наш! — воскликнул Холмский, перебивая Афанасия. — Прав он был. Истинно, что из-за деревьев мы лесу не видели. Новгородцы же все уразумели, западню нам припасли!..
Холмский замолчал и поглаживал в раздумье бороду.
