на наш, вдруг в беспорядке рассыпался. Смертельно раненные кони запрокидывались и падали, визжа от боли. Из засады в кустах наши лучники стреляли токмо в коней. Литовские конники, терпя большой урон в лошадях, все же ловко и умело держали ряды, но, видя урон в конях, не ведали, откуда сей урон. Они токмо видели передовые полки русских и в пылу битвы преследовали их, наши же полки сильно отстреливались, стойко и медленно отступая. Иногда в ярости литовцы бросались на наши передовые полки, но наши всякий раз длинными тяжелыми копьями и бердышами отбивали литовцев, продолжая в то же время обстреливать из луков их коней. Так, упорно отступая и, словно ведя на поводу литовское войско, наши переманили все их полки на Митьково поле. Когда против нашего большого полка построился большой полк князя Острожского, на него неожиданно напали русские и татарские конные отряды с правой и левой руки и лавой, с копьями наперевес, врывались в густые ряды литовской конницы и потом тяжелыми бердышами со всего размаха крушили все кругом. Обе стороны несли большие потери и сильно устали. Яростный бой, казалось, начал стихать. Вдруг из гущи нашего большого полка загремели набаты, неистово затрубили трубы, и большой отряд конников густыми рядами врезался в лоб большого полка литовцев. Сие было так неожиданно, что литовское войско дрогнуло и начало медленно отходить к устью Ведроши. В сей же часец с неистовым визгом и криком, сверкая саблями, наши русские и татарские полки один за другим вырвались из своей засады и врезались в тыл большого полка князя Острожского. Литовцы заметались по всему полю. За ними гнались со всех сторон наши вои правого и левого полков, и татары рубили бегущих саблями, крушили бердышами. Уже смерклось, когда на бешеном скаку вдруг вылетел из своей засады весь сторожевой полк, с Юрьем Захарычем во главе, и с налету захватил все обозы, пушки и палатки воевод, пленив даже самого князя Острожского, графа Хрептовича, пана Николая Радзивилла и князей Друцких. Всех их теперь везут в Москву. Оставшиеся в живых литовцы неудержимо бежали к Смоленску, преследуемые нашими татарскими полками. Митьково поле было устлано трупами.
Когда боярин Плещеев окончил свой рассказ, государь поднялся со скамьи, перекрестился на образа и тихо сказал:
— Пропала Литва под Ведрошью, яко Золотая Орда на Угре! По твоей речи, Михайла Андреич, сторожевой полк вельми грозно сражался на Митьковом-то поле?
— Куда еще грозней! — ответил Плещеев. — Юрий Захарыч, можно сказать, добил литовцев.
— Вишь каков! А когда яз приказал ему быть в сторожевом полку, он писал мне, что в сторожевом полку ему быть негоже, невместно ему стеречь князя Данилу. Заершился! Есть у нас еще некои воеводы, которые высокоумно мыслят, кто кому служит, а в разуме того не доржат, что все они мне служат и заедино со мной всей Руси служат.
Перекрестившись еще раз, Иван Васильевич оглянулся и, увидев позади себя крестившегося Саввушку, воскликнул:
— Ишь какая победа у нас, Саввушка!
Обратившись же к боярину Плещееву, молвил:
— Поезжай борзо, Михаил Андреич, в моей колымаге — Саввушка тобя проводит — к митрополиту Симону и передай ему: велю, мол, яз ему сей часец служить по всем церквам благодарственные молебны и звонить, как на Пасху, а по убиенным за веру православную и за отечество утре петь панихиды. О прочем сам ты лучше знаешь, что о Ведроши митрополиту сказывать.
К вечеру вся Москва, Кремль и все посады были радостно встревожены. В шесть часов, как обычно, редко и уныло зазвонили во все колокола пасхальные звоны. Начались молебны. В Успенским соборе митрополит Симон перед молебном с амвона произнес краткое слово. Выйдя из царских врат, он истово перекрестился на алтарь и, обернувшись, воскликнул:
— Братие и сестры во Христе, радуйтеся! Помог Господь Бог государю нашему великую одержать победу над латыньской Литвой. Захотел папа рымский православную веру и все православные церкви на Литве порушить. Государь же наш Иван Васильевич за православную веру вступился, войну с Литвой зачал и ни зятя своего Александра Казимировича, ни княгини его, родной своей дщери, не пожалел. Днесь весть пришла, что вои наши православные и воевода сокрушили всю литовскую силу у Ведроши, как ранее Русь сокрушила Золотую Орду на Угре. С такой мощью ныне государь Литву сокрушил, что и ляхи все, и король угорский, и сам папа, и все латинцы топерь в страхе. И все они молят, бьют челом государю нашему о мире. Отблагодарим же Господа Бога за дарование победы и помолим Его о здравии государя нашего и всего православного воинства, а утре отпоем панихиды по убиенным за веру, государя и отечество…
В тысяча пятисотом году июля двадцать пятого началась уже ранняя осень. По старой примете, в день Анны-зимоуказательницы, точно по заказу, наступил первый холодный утренник и зеленая еще трава кое-где в низких местах густо забелела на рассвете от инея.
В этот день рано утром государь вместе с сыном Василием провожал своего третьего сына, воеводу Димитрия Ивановича, с московскими полками в первый поход на Смоленск.
В воздухе было сыро и мозгло от густого тумана, белевшего особенно плотно над Москвой-рекой, над ее притоками и разными болотцами.
Приближаясь к Дорогомилову, Иван Васильевич, усмехнувшись, шутливо спросил Димитрия Ивановича:
— Что тобе, сыне мой и юный воевода, сие утро подсказывает?
— Подсказывает оно мне, государь-батюшка, что коням больше овса брать надобно: подножного корму нехватка будет, — ответил молодой воевода.
— Добре, — сказал государь, — разумеешь ты ратное хозяйство! — И добавил: — Тут, в Дорогомилове, еще раз смотр изделай полкам своим и с Богом веди их к Смоленску. Поздравь воев от моего имени с походом, пожелай вернуться с похода здравыми и невредимыми. Да потребуй от моего имени у тиунов и приказчиков наших дорогомиловских нужных запасов овса для коней, пшена, соли, сала и водки для людей, дабы войску ни в чем недостачи не было. Да и в пути, где можно — у можайского нашего наместника, и в Вязьме, у наместника моего, князя Турени-Оболенского — бери моим именем всякие нужные тобе припасы по мере надобности.
Спешившись у моста, государь продолжал:
— Подойди ко мне, Митрий, яз благословлю тя и прощусь, а сам поеду на Москву в колымаге. Что-то зябко и недужно мне…
Князь Димитрий Иванович соскочил с коня и приблизился к отцу, Иван Васильевич благословил сына, обнял и поцеловал в лоб, говоря:
— Ну, держись, сынок! Дай Бог тобе удачи…
Димитрий, простившись с отцом, а потом со старшим братом Василием, вскочил на коня, крикнув:
— Все, что приказал мне государь-батюшка, добре исполнить потщусь с воеводами своими… — И поехал через мост к Дорогомилову.
Саввушка тем временем подъехал к государю и, набросив ему на плечи шубу, усадил в колымагу.
— А топерь, Саввушка, поди прими коня у Василь Иваныча, а самому ему помоги сесть рядом со мной, — молвил государь и, обратившись дружелюбно к подошедшему Василию Ивановичу, продолжал:
— Ну, садись, Василий, хочу кой о чем побаить с тобой.
— Слушаю, государь-батюшка, — почтительно произнес князь Василий, садясь с помощью Саввушки возле отца.
— Днесь же, сынок, начни наряжать доставку борзых грамот от брата Митрия и устанавливай борзый вестовой гон меж Смоленском и Тверью и меж Тверью и Москвой. Вижу, дружно ты живешь с Митрием- то.
— Из всех братьев — любимый, — ответил князь Василий, — а Митрий баит, что и яз его любимый брат. Дружба у нас с ним такая, как была у тобя с покойным братом твоим, князем Юрьем Василичем…
— Ну и добре, Василий, — улыбнулся государь. — Сие тобе и ему на пользу. Он лучше ратные дела разбирает, а ты — государевы. Вот и будете друг другу помогать… Насчет же вестовой службы думай с князем Васильем Холмским. Вельми разумеет он сие дело. Думаю яз после Пасхи послать в помочь Митрию к Смоленску тобя с тверскими полками, а тобе для совета в ратных делах приставить князя Данилу Щеню. До того же дни на моих утренних приемах дьяков и воевод всякий день бывай, а на посольских приемах бывай по моему зову или по зову боярина Ховрина…
