великое дело.
На другой день маэстро Альберти в сопровождении подьячего, толмача, небольшой стражи и слуг выехал во Владимир Суздальский, где ему отведены были покои в хоромах наместника великого князя.
В Москве Фиораванти оставил сына своего Андрея да ученика, именем Петр. Они в тот же день стали разбивать таранами уцелевшие стены, столбы и врата рухнувшего храма, которые с грохотом и пылью великой осыпались, привлекая любопытных прохожих. Многие же нарочито на это смотреть приходили. Бывали на строительстве великие князья, любуясь ловкостью, с которой русские рабочие под руководством итальянцев рушили столбы и расчищали место от мусора. Ездили великие князья и за Андроньев монастырь, где, по наказу маэстро Альберти, русские зодчие нашли уже глину нужной добротности, начали добывать ее из оврага и стали под руководством сына Фиораванти класть печи. Все это должно было в готовности быть к приезду маэстро, который сам укажет, какой раствор для кирпича разводить, как месить, какую форму и размер придать кирпичу и как его обжигать.
Все это весьма радовало великого князя, и он, довольный, твердил всем:
— Ныне вполне яз веровать зачинаю, что не токмо церкви каменные строить будем, а весь град наш каменный сотворим!..
К двадцать восьмому мая, когда родилась великому князю вторая дочь, Феодосья, вернулся из Владимира маэстро Альберти, а из Дикого Поля, из Орды, пришли для Москвы радостные вести.
Случилось это среди ночи, когда ждали родов у Софьи Фоминичны, и великий князь, хотя и спокоен был, все же не спал. Лежал в опочивальне своей, не раздеваясь…
Вдруг, постучав, кто-то быстро вошел к нему вместе с дворецким Данилой Константиновичем.
— Родила? — спросил Иван Васильевич без той тревоги, от которой когда-то дрожал весь при рождении сына от юной своей Марьюшки. — Сын или дочь?
— Сие яз, государь, — услышал он в ответ голос дьяка Курицына. — Весть об Орде от Даниара- царевича.
Увидев в полумраке, что великий князь вскочил с ложа своего, дьяк торопливо добавил:
— Добрые вести, государь, добрые.
Иван Васильевич глубоко вздохнул и, не говоря ни слова, трижды перекрестился на кивот, сел на постель свою и молвил:
— Сказывай.
— Сей токмо часец гонец пригнал от Даниара-царевича, — заговорил Курицын. — Заратился Ахмат с Крымом, и турки в сей рати замешаны…
— Услышал Господь, — тихо произнес великий князь и опять перекрестился. — Снова есть передышка от татар. Токмо бы Казимира опередить!
— С Кафинской Перекопи слухи идут, что турский султан Магомет посылает из Царьграда рать свою в кораблях на Кафу против Ахмата.
— Верны ли вести сии? — спросил великий князь с некоторым сомненьем. — И пошто от Старкова о сем нам ништо не ведомо?
— Может, он отсиживается в некоем граде или обратно другим шляхом пошел. Может, в полон попал — дело ведь ратное, государь. Токмо Даниар-то до сего всегда вести присылал правые с вельми малыми огрешками…
Иван Васильевич задумался и, отпуская потом дьяка Курицына, заметил:
— Может быть, ты, Федор Василич, и прав. Все же тогда в слухи сии поверю, ежели до августа Орда на нас не двинется. А ежели не двинется, то ждать надобно, что к осени и Димитрий Лазарев от Ахмата на Москву еще с миром воротится…
Снова постучали в опочивальню великого князя, и боярыня от великой княгини Софьи Фоминичны сообщила:
— Бог дал тобе, государь, дочь. Государыня здрава и радостна. Сей часец духовник ее и псаломщик будут молебен петь в крестовой…
Государь перекрестился перед образами и пошел за боярыней в хоромы Софьи Фоминичны.
За ранним завтраком великий князь был спокоен и весел. Он подробно рассказал сыну, завтракавшему с ним, о всех степных вестях.
— Главное же, сыночек, — говорил он Ивану Ивановичу, — промедление Ахматово. Поганые-то на нас ранней весной подымаются. Ныне же дни через два июнь начинается. Степные травы начнут скоро выгорать. Пропустил время Ахмат.
— А сборы-то у татар всегда долгие бывают, — заметил Иван Иванович.
— Истинно, сыночек, — одобрительно отозвался Иван Васильевич, — един круль Казимир дольше их в большой поход собирается. Татары же токмо на малый разбой борзы…
— Пошто же круль польский так на сборы тяжел?
— Шляхтой да сеймиками[70] он по рукам и ногам опутан. Без их согласия никакой войны начать не может, а главное — начать вовремя.
К концу завтрака пришел дьяк Курицын. Рассказал он великим князьям все, что от доброхотов новгородских собрано о разных «сильниках и захватчиках» новгородских из богатых и знатных бояр, из врагов московских.
— Из всего оплечья нашего новгородского, — говорил Курицын, — четверо есть наиглавные: вечевой дьяк[71] Захарий Овин, игумен Николы-Белого монастыря Сидор, подвойский Назарий да купец Иван Семеныч Серапионов. Книжней же всех и умней годами из них наименьший — Назарий. Учен многому, от немцев и по-немецки, яко по-русски, баит красно. Молодому государю добрым товарищем мог бы быть Назарий-то. Он и ратному делу добре обучен…
— Будет случай, — молвил великий князь, — покажи мне его, а сей часец поведай: как маэстро Альберта?
— С ночи приехал он, государь, из Володимира. Просит приема у тобя.
— Пошли за ним из стражи кого, а пока мне о новгородских сильниках наиглавное скажешь.
Когда Курицын вышел, великий князь сказал сыну:
— Есть еще у меня надежда, что некои из Господы за Москвой пойдут: надо и в Господе щель изделать, ежели сие возможно.
Когда вернулся Курицын, Иван Васильевич, продолжая разговор, спросил:
— Есть ли из сильников-то новгородских такие, которые к Литве тянутся?
— Да все, почитай, и богачи и знатные за Казимира, государь, и над прочими силу творят, разбоем грабят с убийствами и своих новгородских, да и ростовские земли грабят и прочее. Так вот князя ростовского Ивана Володимирыча вотчину по реке Ваге захватили новгородские бояре, братья Василий и Тимофей Степанычи. У другого князя ростовского, Федор Андреича, вотчину по реке Юмышу захватили бояре Яков Федоров да Василий Селезень. У Ивана Александрыча, у третьего князя ростовского, много вотчин похватали волостели[72] владыки новгородского по рекам Вели, Кулою и другим. Даже твои, государь, оброчные исстари погосты и слободы, как Великая Слобода и прочие, захвачены боярами из Господы: Михайлой Тучей, Иваном Максимовым, Иваном Афанасьевым и Васильем Степановым…
Великий князь значительно крякнул и заметил сыну:
— Слышишь, Иване, какие дела-то? Ну, а как безрядье, Федор Василич, в самом Новомгороде? Что-то много оттоль обидных людей мне жалобы, как и тобе ведомо, на беззаконных сильников шлют.
— Там, государь, явное беззаконие. Сам степенный посадник Василий Ананьин, сговорясь с восемнадцатью боярами, приятелями своими, разбоем ходил со своими холопами и наемными пьяницами на две улицы: Славкову и Никитину. Многих перебили, ограбили народ на тысячу рублей. Да староста Федоровой улицы Панфил с боярами Богданом Есиповым и Васильем Никифоровым напали разбойно на хоромы Полинарьиных, перебили людей их и все добро разграбили на пять сот рублей. Многие же богачи из бояр шлют своих ключников и приказчиков по ночам с разбоем в псковскую волость Гостятино…
— Ясно мне все, — перебил дьяка великий князь. — Вборзе соберу яз тайный совет. После скажу тобе, кого звать на совет. К сему совету днесь же почни готовить мне вместе с Бородатым и подьячими список всех ворогов наших новгородских; все жалобы на них и все вины их от доброхотов соберите. Ищите вины со тщанием, дабы суда им не минуть. Помни, Федор Василич, надобно нам, опричь суда, еще страхом
