— Таня! — позвал я, поднявшись с места.
— Да, Кондратий Филиппович, — отозвалась она.
— Подмени Ветрова, а мы пройдемся с ним по болоту.
— Хорошо.
Таня вышла вместе со мной.
— Ты, Сережа, дорогу по болоту хорошо знаешь? — спросил я.
— А что же тут знать? — ответил Сергей.
— Не заблудимся?
— Ну что вы…
— Пойдем!
— Фонарик взять?
— Возьми.
Оставив Таню, я и Сережа спустились к болоту. Мигая фонариком, мы отыскали стежку и, осторожно ступая по ней, отправились в сторону леса. Стежка прихотливо извивалась, пробиралась по зыбким трясинам; под нашими ногами колыхались и чавкали болотные хляби. Я освещал фонариком наиболее подозрительные места. Мы часто останавливались, вслушивались в ночные звуки, несколько раз аукали и звали Криворученко, но безуспешно.
Из-под наших ног вспархивали испуганные птицы и, пролетев немного, тут же шлепались на воду. Мы достигли леса, перекурили и вернулись обратно, ничего не обнаружив.
Уснул я не сразу и не скоро. Засыпая, видел неуверенный, зыбкий свет, просачивавшийся в землянку, и зеленоватый туманный сумрак, висевший над болотом. В пещеру пробиралась утренняя сырость. Я накрылся с головой шинелью и забылся.
Проснулся я, когда уже светило солнце. Проснулся от какого-то внутреннего толчка. Таня стояла, прислонившись к стене, и заплетала косу. Я хотел было спросить ее о чем-то, но в это время в дверном проеме показался Березкин. Он дышал тяжело, порывисто и, сделав шаг, сказал:
— Семен погиб!..
— Что ты сказал?! — не своим голосом переспросил я и соскочил с постели.
— Семен погиб! — повторил Березкин и в оцепенении опустился на нары.
За его спиной появились Ветров и Логачев.
— Ой!.. — придушенным голосом вскрикнула Таня и упала.
Все бросились к ней. Мы подхватили ее, положили на нары. Она была без сознания. В землянке стало тихо.
— Говори! — приказал я Березкину.
Он рассказал. К месту встречи с Фомой Филимоновичем вели две тропы: одна — сплошным лесом, через сечи, другая — просеками. Логачев пошел первой, а Березкин — второй. Они условились дойти до зимовья, встретиться там и в зависимости от результатов решить, что делать дальше. Но Березкин не дошел до зимовья, где обычно ожидал Фома Филимонович. Метрах в пятистах от зимовья, в том месте, где к просеке вплотную подходит протока, он увидел мертвого Семена. Через несколько минут подоспел и Логачев.
— Он убит вчера днем или даже утром… — сказал Березкин.
Логачев проговорил:
— Скорее, утром. Он уже окоченел.
— А как, кем, что еще вы увидели?
Логачев медленно покачал головой:
— Ничего не видели. И Семена не трогали. Он лежит так, как лежал.
— Мы не хотели трогать, — сказал Березкин. — Надо все осмотреть кругом. Может быть, что-нибудь обнаружим.
— Берите оружие… быстро! — приказал я. — Тут останется Таня.
А Таня не приходила в себя. Я проверил ее пульс, он едва бился под моими пальцами.
Я написал Тане несколько слов и положил бумажку на стол. Другого выхода не было: мертвого Семена мы могли донести лишь вчетвером, поочередно.
— Пошли! — подал я команду. — Березкин, вперед!
Прежде чем выбраться на просеку, мы долго пробирались по едва заметной тропе. Она плела замысловатые узоры, делала неожиданные повороты, врезалась в густые папоротники, карабкалась вверх, терялась и вновь появлялась среди лесных трав.
По просеке идти было уже легче и безопаснее, так как местность просматривалась далеко вперед. Мы могли заметить врага чуть ли не за километр, хотя так же легко могли быть замечены и сами.
Взмокшие от пота, смертельно уставшие, мы вышли, наконец, к протоку, наполненному черной, неподвижной водой. Березкин остановился и молча показал рукой вперед, на что-то темневшее под кустом орешника.
Семен лежал лицом вниз. Правая рука его, выброшенная вперед, была сжата в кулак, а левая лежала на затылке. Одна нога была подтянута под живот, будто перед смертью Семен хотел вскочить и броситься вперед.
Глаза его, всегда такие горячие, полные жизни и отваги, теперь были плотно смежены. Чистым, хорошим помыслам и мечтам, которыми была полна его большая душа, не довелось сбыться…
Мы стояли над мертвым другом, сняв шапки, в глубоком молчании.
— Так и было? — спросил я после долгой, томительной паузы.
— Так… — ответил Логачев.
— А где его автомат?
Никто мне не ответил. Все переглянулись в растерянности.
— С чем же он пошел?
— У него была граната и автомат, — сказал Березкин.
— Правильно, — подтвердил Ветров.
Но ни гранаты, ни автомата вблизи не было. Как погиб Семен, при каких обстоятельствах, от чьей руки? На этот вопрос мы должны были найти ответ.
Я принялся за осмотр тела. Руки и шея Семена были покрыты ранами. Некоторые из них по виду ножевые, другие казались рваными. Глубокая рана зияла на затылке. Она-то, видимо, и оказалась смертельной. Брюки, были во многих местах изорваны в клочья.
— Смотрите! — сказал Логачев, вытянув из сжатой в кулак руки Семена клок шерсти.
— Собака! — воскликнул Ветров.
— Овчарка! — проговорил Березкин. — Это шерсть овчарки…
Я еще раз, более внимательно, осмотрел тело и в нескольких местах на одежде обнаружил клочья прилипшей шерсти.
Значит, Семен боролся с овчаркой — в этом не было никаких сомнений. Но было также ясно, что Семен боролся не только с собакой. Рана на затылке и порезы требовали другого объяснения.
Мы наскоро изготовили походные носилки из длинных жердей и ветвей, закрепили их поясами и ремнями от автоматов и положили на них мертвого Семена.
— Давайте тщательно исследуем все вокруг, — предложил я. — А ты, Сережа, покарауль здесь. И гляди в оба.
Ветров кивнул и занял место у носилок.
Тщательно осмотрев тропу, мы пришли к единодушному заключению, что шагов двадцать Семен не шел, а полз. Об этом говорили отпечатки рук и ног на земле и примятая трава. Мы решили проследовать в направлении его движения.
И вдруг Логачев сказал вполголоса:
— Нож…
Он поднял его с земли и подал мне. Это был большой, обоюдоострый нож с тяжелой черной ручкой и лезвием, запачканным кровью вперемешку с шерстью.
— Ничего не понимаю, — проговорил я. — Этим ножом мог быть убит Семен, но им же, видимо, кололи и овчарку.
