— Да нет, — поправился Кольчугин. — Это я так… на всякий случай. Коняшки-то добрые.
Трофим Степанович пожал всем руки, а Сережу Ветрова, как и при встрече, расцеловал на прощание и сказал:
— Будь здоров. Расти большой!
— Постараюсь, Трофим Степанович! — весело ответил Сережа.
Пожимая руку Березкину, который сменил теперь за баранкой партизана, Карягин бросил:
— Ты жми, браток! А то как бы нам вместо вас не пришлось встречать самолет. Нам все одно через ту поляну ехать… Да и ребят надо прихватить…
И Трофим Степанович тоже растаял в темноте. Машина вновь тронулась. Мы приближались к Ловлино. В кузове теперь тряслись лишь я, Таня и Логачев. На всякий случай мы приготовили две гранаты и, держа в руках автоматы, всматривались вперед.
Деревня, тянувшаяся в одну улицу, казалась вымершей. Мы не заметили ни единого живого существа, ни намека на огонек.
— Полицейское время, — сказал мне Логачев.
Я усмехнулся и заметил:
— Только полицейских самих не видно…
— Их счастье!
Мы благополучно миновали половину деревни и круто, под острым углом, свернули налево, на лесную дорогу. Машина поубавила ход и поползла по мягкому грунту. Ее швыряло из стороны в сторону, подбрасывало на пнях и корневищах. Мы прыгали в кузове, точно мячи, а когда нас стали безжалостно хлестать ветки, то сели и ухватились друг за друга.
Я надеялся на машине проехать хотя бы до поворота на поляну, но машина вдруг остановилась.
Я вскочил и при свете фар увидел обломки моста через проток — тот самый проток, который выходил из знакомого нам озера. Здесь он был значительно шире, с крутым правым берегом. О переправе нечего было и думать.
— Шабаш! — сказал Фома Филимонович, вылезая из кабины.
— Слезай! — приказал я и первым выпрыгнул на землю. — Давайте мешки!
Их оказалось четыре, и все набитые доверху.
— Здесь глубоко?.. — спросил я, подходя к краю протока. — Надо спустить туда машину, а сами переберемся по бревнам.
— Дело! — одобрил Фома Филимонович.
Березкин сел за баранку, осадил машину назад, а затем, взяв немного вправо, подогнал ее к самому берегу. Выключив скорость, он вышел. Все пятеро уперлись в машину сзади.
И Фома Филимонович скомандовал:
— Раз, два… взяли! Е-ще р-раз!..
Машина послушно подалась вперед, на секунду повисла передними колесами и, нырнув носом в проток, встала на попа.
— Теперь ее без трактора не выручить, — заметил Логачев.
— Пошли! — сказал я и, чиркнув спичку, взглянул на часы. — В нашем распоряжении час и пять минут. Успеем?
— А тут всего минут сорок хода, — ответил Фома Филимонович. — За мной топайте. Я прямиком выведу.
Он постоял некоторое время, вглядываясь в лес, в небо, и затем уверенно зашагал вправо от лесной дороги.
46. ГЮБЕРТ НЕ ХОЧЕТ В САМОЛЕТ
И кто мог подумать, что шутка Трофима Степановича обернется правдой? А получилось так.
Трофим Степанович подоспел со своими лихими хлопцами на поляну буквально за пять минут до прихода самолета. Мы стояли уже у костров, со спичками в руках, вслушиваясь в тишину ночи, поджидая с нетерпением рокота моторов.
Привязав коней и сложив трофеи возле Гюберта и Похитуна, которых охраняли двое бойцов, партизаны во главе с Трофимом Степановичем кучкой устремились на поляну.
И в это время Таня крикнула:
— Летит! Слышите, летит!
Все замерли. Действительно, с востока наплывал гул моторов.
— Пали костры! — во всю глотку крикнул я.
В шести местах взметнулось пламя, такое яркое, что поляна сразу приобрела фантастический вид.
И в этом тоже сказался сметливый ум Миши Березкина. Он еще в то утро, когда мы покидали поляну, припрятал две бутылки с жидкостью «КС» и не сказал об этом никому ни слова. А сегодня, вернее — несколько минут назад, вручил мне их и сказал:
— Не ругайтесь, Кондратий Филиппович… Так будет лучше. Без них мы обошлись, а случись дождь — могли бы запоздать с сигналами.
Костры пылали, высоко выбрасывая белые языки пламени. Я пустил белую, а вслед за ней и красную ракету. Рокот моторов приближался, потом ослаб. Самолет мягко опустился на поляну, побежал по травяному ковру и остановился, урча приглушенными моторами. Все опрометью бросились к нему.
Кто-то выпрыгнул из открывшейся дверцы самолета, не ожидая, пока спустят лесенку. Я подбежал. Это был майор Петрунин.
— Кондратий Филиппович! Старина! — И он обнял меня. — Как дела? Говори скорее!
— Все в порядке!
— Провели?
— Сделали все, что можно было сделать, и немножко больше.
— Даже?
— Честно.
— Гасите костры! — крикнул Петрунин.
Ребята мгновенно забросали костры приготовленной землей, и они погасли. Сразу стало темно. По поляне потек едкий белый дым.
Потом из самолета вылез лейтенант Костя Воронков, и мы обнялись.
— А это что за народ? — спросил меня шепотом Петрунин.
— Партизаны! Они нас крепко выручили!
На землю сошли пилоты, штурман, механик, радист, стрелок и два бойца, вооруженные ручными пулеметами. Тут же подоспели мои ребята и партизаны. Все знакомились, трясли друг другу руки, засыпали друг друга вопросами, шутили, смеялись.
— Рассказывайте, Кондратий Филиппович, рассказывайте! — дергал меня за руку Костя.
— Что тебе рассказывать? — усмехнулся я.
— Расправились?
— Полностью.
— А документы?
— Четыре мешка.
— Вот это да! — воскликнул Костя.
— И два живых фашиста в придачу! — подсказал подоспевший Сережа Ветров.
Костя присвистнул. Петрунин наклонился и стал всматриваться в лицо Сережи.
— Наш радист, — представил я смущенного, краснеющего хлопца.
— Ветров! — в один голос воскликнули Петрунин и Воронков.
— Он самый! — вынужден был ответить я, так как Сережа молчал. — А это остальные обитатели Полюса недоступности. Знакомьтесь — Кольчугин, Кольчугина, Логачев, Березкин. Все налицо.
