Хотелось сказать, что от того, которого Гюберт знает лучше меня, но ответил, конечно, другое:
— Это мне неизвестно.
— Почему Саврасов решил послать ко мне вас? — полюбопытствовал Гюберт.
— Меня послал не Саврасов, а Брызгалов.
— Слушаю, говорите, — потребовал Гюберт.
Я объяснил, что Брызгалов не мог вернуться обратно по обстоятельствам, от него не зависящим. Он приземлился благополучно, в подходящем, безлюдном месте спрятал парашют и удачно выбрался из зоны приземления. Он шел уже по маршруту, но через три дня его постигло несчастье. Стремясь побыстрее добраться до Урала, где жил и работал Саврасов, Брызгалов на станции Лебедянь пристроился на товарный поезд. Этой же ночью около одного из разъездов поезд подвергся налету немецких бомбардировщиков. В вагон, на тормозной площадке которого ехал Брызгалов, угодила бомба. Брызгалов получил тяжелое ранение и контузию: ему перебило осколком ногу повыше колена; вместе с другими его подобрали и увезли в Москву, в больницу.
Гюберт потер переносицу, подумал и спросил:
— Долго ему придется лежать?
— Пожалуй, да.
— Документы его уцелели?
— И документы и деньги. Деньги были в крупных купюрах, занимали мало места, и его мешок не привлек к себе вынимания.
Я хотел добавить еще что-то, но Гюберт перебил меня:
— Откуда вам известны все эти подробности?
— От самого Брызгалова.
— Но вы же заявили при первой беседе, что не знаете его!
Я сообразил, что Гюберт пытается запутать меня. Я отлично помнил каждое сказанное слово. Поэтому я разрешил себе усмехнуться и спокойно проговорил:
— Вы ослышались. Я не мог так заявить. Ведь меня прислал Брызгалов.
— Допустим, — заметил Гюберт (к чему это относилось: к тому, что он ослышался или что Брызгалова я знаю, — предоставлялось судить мне).
— Как вы его узнали?
Вот тут мне и пришлось во всех подробностях изложить подготовленную нами версию. Смысл ее сводился к тому, что Брызгалов, еще до войны знавший меня по некоторым «общим делам», вызвал меня из больницы через смазливую санитарку и попросил съездить к Саврасову. Он вручил мне часть фотокарточки, передал пароль и пообещал по возвращении пять тысяч рублей. Предложение показалось мне соблазнительным, я отправился на Урал, встретился с Саврасовым, получил от него информацию и вернулся. Тогда Брызгалов предложил мне перейти линию фронта, что отвечало моим тайным желаниям.
— И вы согласились? — спросил Гюберт прищурившись.
— С Брызгаловым шутки плохи, — сказал я. — И потом… мне угрожала мобилизация в армию.
— Он дал вам деньги?
— Нет, — сердито ответил я. — Он послал меня к вам и сказал, что со мною расплатитесь вы.
— Но ведь вы знали, что у него есть деньги?
— Он сказал, что должен передать их Саврасову. И он поклялся, что вы заплатите втрое больше, если я доберусь до вас. Он даже хотел дать записку, но потом передумал: опасно…
Гюберт помолчал, кривя рот в усмешке и разглядывая меня.
— Он мне соврал? — спросил я.
Гюберт встал, вышел из-за стола, пересек неслышно комнату и остановился у окна. Он о чем-то думал.
Я ясно оценивал положение свое и Гюберта. Я был в более выгодном. Чтобы обстоятельно проверить меня, требовалось долгое время. Очень долгое. А временем в условиях войны Гюберт не располагал.
Он стоял в молчании несколько долгих минут, потом прошел на свое место и задал новые вопросы: кто я, чем занимаюсь, где служу, как оправдаю свое отсутствие на службе, когда вернусь домой.
Я рассказал о себе все, что требовалось, и объяснил, как думаю оправдать свое отсутствие. Я подчеркнул, что эта версия разработана вместе с Брызгаловым и сводится к следующему. По долгу службы мне часто приходится выезжать на дистанции. Недавно мне поручили выехать на один из прифронтовых железнодорожных узлов для работы в бригаде специалистов по устранению непорядков, мешающих продвижению грузов к фронту. Я поехал и исчез. А потом, когда вернусь, расскажу на службе, что немцы предприняли на этом участке наступательные операции, и я оказался у них в тылу. Во избежание плена, пользуясь теплой погодой, я вынужден был некоторое время скрываться в лесу вместе с другими окруженцами. Мы дождались удобного момента и перешли на свою сторону. Никто сейчас не в состоянии проверить моих показаний, и мне должны поверить на слово.
Гюберт выслушал меня не прерывая, вынул из стола свернутую карту, подал мне и сказал:
— Покажите этот железнодорожный узел.
Я развернул карту и, увидев немецкие надписи, сказал:
— Мне по ней трудно ориентироваться. Нет ли у вас русской?
Конечно, у него оказалась и русская. Он достал ее, и я показал ему железнодорожный узел, действительно оставленный недавно нашими войсками.
Гюберт угостил меня сигаретой. Сигарета была крепкой. Легкий туман заволок мой мозг; можно было подумать, что она чем-то начинена.
— А как у вас относятся к людям, которые невольно, вот так, как вы, попадают на неприятельскую сторону, а потом спустя некоторое время возвращаются? — с оттенком иронии спросил Гюберт.
Беседа, продолжавшаяся уже второй час, начинала приобретать острый характер.
— К сожалению, косо смотрят, — ответил я. — В старые времена это считалось в некотором роде геройством. К таким людям относились, как и к попавшим против воли в плен, довольно снисходительно. Сейчас же другое дело.
— На вашей служебной карьере это не отразится?
— Не думаю. Теперь много окруженцев. Я вернусь в полном порядке, сохранив документы. Кроме того, что мне до карьеры? Я ведь по чужому паспорту, долго это продолжаться не может. Плевал я на их карьеру!
— А Саврасов сидит прочно?
— Как я его понял, довольно прочно.
Гюберт постучал по столу пальцами с выхоленными отполированными ногтями и предложил новый вопрос, к которому я был подготовлен.
— А какие у вас разногласия с Советской властью? В чем вы не поладили? Почему вы решили вдруг стать нашим другом? — спросил он.
Я помедлил с ответом. Потом, раздумывая, сказал:
— Да никаких особенных разногласий не было…
— То есть?
— Так, не было. Мне просто нет до них дела. Это политика. А я всегда держался дальше от политики. Самое главное — деньги. Я их старался делать. При Советской власти дельцом трудно быть. А мне нравится быть деловым человеком, знаете ли. Крупные барыши, вообще — частная инициатива… Пришлось пуститься в рискованные операции, привлечь брызгаловскую публику…
— Охотились за железнодорожными грузами? — усмехнулся Гюберт.
Я промолчал.
— Так… хорошо, — сказал Гюберт и решительно поднялся.
Я тоже встал и понял, что беседа окончена. Да и пора уже было.
— Вам придется все, что вы мне сказали, — предупредил он, — изложить письменно.
Я кивнул.
Гюберт снял трубку телефона и потребовал к себе обер-лейтенанта Эриха Шнабеля. Положив трубку,
