— Давайте разопьем бутылочку. Комендант предупредил меня, что это последняя. Уж он-то, видимо, знает, что говорит.
— Давайте, давайте! Все возможно.
Я принес из своей комнаты бутылку водки. Похитун выложил на стол головку чеснока, твердые как камень галеты и пожелтевший кусочек сала.
Мы выпили за нашу «дружбу». Я пригубил, а Похитун хватил половину граненого стакана. Он закусил чесноком и салом, а я — галетой, напоминающей по вкусу фанеру. Потом пил один Похитун. Пил за скорое расставание, за одаренного ученика, каковым считал меня, за благополучный исход моей переброски, за мои будущие заработки.
Убедившись в том, что Похитун уже «под градусом», я пустил пробный шар:
— Гауптман объявил, что на той стороне меня будет встречать Курков.
— Правильно, — подтвердил Похитун. — Я знал об этом раньше гауптмана.
— Я, между прочим, думал, что Курков в Москве…
— Чего ему там делать, — сказал Похитун. — В Москве он показался один раз всего и то ради того, чтобы узнать о самочувствии ваших родных.
По спине у меня поползли мурашки. Я потерял всякое желание продолжать разговор и даже ощутил сухость во рту. Значит, меня разыгрывают и дурачат. Никаких родственников в Москве у меня нет, и отыскивать их там Курков не мог. Значит, меня провоцируют. И будут провоцировать до конца.
Я выждал, пока Похитун прикончил всю бутылку, и посоветовал ему отдохнуть.
Но Похитун напился не до такой степени, чтобы забыть о своих обязанностях.
— Отдыхать некогда, — сказал он и посмотрел на часы. — Надо подготовить кое-что, взять карту у гауптмана и обедать.
Я посмотрел на часы, попрощался и отправился к себе.
Я ничего не понимал. Почему Гюберт медлит? На это могли быть два ответа. Либо Курков вообще не был в Москве, и Гюберт хотел только показать мне, что моя версия проверяется по его приказанию. Либо Курков побывал в Москве, и тогда… Но тогда он должен был сообщить Гюберту, что никаких Хомяковых по указанному адресу нет и никогда не было. Тогда — катастрофа, провал. Но зачем эта странная игра в кошки-мышки? Ведь я в любой день могу уйти в город и не вернуться.
Нет, тут что-то не то. Правда, возможен еще и третий вариант: Курков побоялся пробраться в Москву и послал Гюберту ложное сообщение. Такое тоже бывало.
Во всяком случае, надо срочно послать Фирсанову телеграмму с просьбой немедленно создать в Москве фиктивную семью Хомяковых. Дурацкий просчет! Зачем нужно было давать Гюберту ложный адрес? Ведь я с успехом мог заявить, что моя семья в эвакуации. В сотый раз я мысленно казнил себя за легкомыслие. Конечно, я старался не выдать себя, ел спокойно, болтал с соседями по столу, но меня одолевало беспокойство и нетерпение. Я спешил повидаться с Криворученко.
29. ГРУППА «К»
Выходя из ворот Опытной станции, я увидел грузовик. В кабине сидел Похитун.
— Куда, Хомяков? — окликнул он.
— В город.
— Деньги есть?
— Есть. — Я похлопал себя по карману, где лежала пачка накопленных для Фомы Филимоновича марок.
— Садитесь со мной, — предложил Похитун. — И на секунду заглянем в казино. Только на секунду.
Я втиснулся третьим в кабину, и через десять минут машина остановилась возле казино. Шофер попросил Похитуна не задерживаться: дорога предстояла долгая, и ему хотелось добраться до полка засветло.
К моей радости, Похитун отказался сесть за стол и лишь попросил меня купить ему бутылку водки на дорогу. Я купил две и вдобавок кое-что из закуски. Он рассыпался в благодарностях. Мы распрощались, не ведая о том, что увидимся не скоро…
Похитун с машиной подвернулся очень кстати: я выиграл время и избавился от возможной слежки.
Быстро добравшись до «хором» Фомы Филимоновича, я увидел возле покосившегося забора, облепленного пышными пластами снега, Таню. Она расчищала дорожку деревянной лопатой. На всякий случай я оглянулся, хотя в этом и не было нужды: Таня уже подала условный знак, что все в порядке. Мгновенно я протиснулся сквозь щель и побежал по тропинке ко входу в подвал. Надо было немедленно увидеть Криворученко, сунуть ему шифровку с просьбой «создать» мою семью в Москве и сейчас же откомандировать его обратно в лес. Может быть, не поздно, может быть радиограмма спасет меня.
Я скатился по ступенькам в подвал, шагнул в открытую дверь и попал в мощные объятия Криворученко.
Как и в первый раз, горела лампа, но стол был уже накрыт, и за ним восседал причесанный, в чистой рубахе Фома Филимонович. Пахло чем-то вкусным.
Я высвободился из лапищ Криворученко и спросил:
— Сколько времени тебе надо, чтобы вернуться в лес?
— А что случилось? — в свою очередь спросил он бледнея.
— Надо немедленно передать радиограмму. Когда очередной сеанс?
— В двадцать три тридцать, — ответил он. — Но мы можем вызвать наших и раньше. А что такое?
— Напишу — прочтешь, — коротко ответил я и сел за стол, чтобы составить шифровку.
Таня и Фома Филимонович растерянно смотрели на меня, предчувствуя что-то необычное.
— А вы раньше посмотрите, что вам сообщают, — спохватился Семен и полез в карман.
— Давай! — бросил я.
Криворученко подал свернутую бумажку размером со спичечную наклейку, густо исписанную бисерным, но очень разборчивым почерком радиста. Я прочел:
Я не мог вымолвить ни слова. Черт возьми, как я не догадался? Ведь это так просто! Вот и разгадка «семьи».
Не знаю, каким было мое лицо, но, очевидно, необычным, так как друзья не на шутку перепугались. Столбняк, сковавший меня, длился недолго — всего несколько секунд. Я быстро пришел в себя, вскочил, расцеловал Семена, за компанию Таню и Фому Филимоновича и крикнул:
— К черту телеграмму! Никакой телеграммы!
— Я же говорил тебе, душа моя, — важно напомнил Фома Филимонович, — что все обойдется. Вот и обошлось. Нет, сердце у меня — вещун! Ну-ка, внучка, спроворь закуску.
Таня вытащила из-за топчана большой противень с двумя зажаренными тетеревами.
— Вот они где, голубчики! — воскликнул я. — То-то я принюхиваюсь, принюхиваюсь… Как же они залетели сюда?
— Дедушка приманил, — сказала Таня.
Милым движением она перекинула русую тугую косу за плечо, подошла к Фоме Филимоновичу и, смущенно улыбнувшись, прижала его голову к себе.
