— А вот скажи мне, Витюшенька, откуда простой паренек из райцентра из-под Смоленска знает такие выражения, а? Я и то это только недавно на спецкурсе услышал.
Я покрылся цыганским потом.
— Что ты сказал, Виктор? Отвлекся я что-то…
— Я говорю, почему же вы нас, летчиков, не информируете?
— О чем?
— Да о радиоперехватах переговоров немцев в воздухе! Понимаешь, зная их летчиков, заранее можно предсказать, что они будут делать и как делать, когда подойдут к своим на помощь, на какой высоте, сколько у него бензина, снарядов. Да и многое другое, понимаешь? Вот, например, бьем мы немцев. Они, естественно, кричат по радио: 'На помощь! На помощь! Нас обижают!' И тут же – съем информации. На каких аэродромах противника всплеск радиопереговоров? Сколько новых голосов? Кто это? Как ни натаскивай летчиков по правилам радиообмена, в горячке он обязательно что-нибудь, да болтанет. Либо имя назовет, либо пообещает скорую помощь и время подлета, либо еще чего. А наши сразу нам: 'Внимание, мол, с аэродрома такого-то зафиксирован взлет такой-то группы, ведущий такой-то. Ориентировочное время подлета – такое-то.' И нам все ясно! А сейчас… сам знаешь. На хрена нам такая разведка, которая важнейшие сведения от нас утаивает?
Тут задумался уже Сергей. Крыть ему было нечем.
— Слушай, ты, конечно, прав. Никакого секрета эти переговоры из себя не представляют. Это же идет в открытый эфир, чего уж тут секретить? Если немецкий знаешь – бери ручку, тетрадку и пиши. И, знаешь, что? — загорелся капитан Иванецкий, — Я тут недавно на спецкурсах был… Есть такая штука – психологический портрет называется. В общем, долго тебе объяснять. Но человека раскрывает, как под рентгеном. Практически все про него можно сказать. Что скажет, как поступит. Вот бы вам и дать его по немецким летчикам-то, в раскладочке! Надо с начальством это дело обкашлять, может интересно получиться! Молодец, Виктор, навел меня на мыслю хорошую. Ну, я побежал? Давай, пока!
Беги-беги, гроза шпионов и диверсантов. Может, и правда что-то дельное из нашего разговора получится.
Я откинулся на подушку и задумался. Как-то скомканно все происходит, спонтанно и неуправляемо. А нельзя ли в это внести элемент строгой организации и порядка? Например – создать какой-нибудь перечень моих знаний по тактике воздушной войны, по организации отдельно взятого воздушного боя, по технике, там, ее подготовке и обслуживанию? Вот скоро главной задачей будет уничтожение немецких тяжелых транспортников, которые будут летать в котел. А я и примерные маршруты помню, и места их базирования. Это ведь все в картах игры было. Не до точнейших деталей, конечно, примерно, да ведь и это – огромный плюс. Считай – я за весь разведотдел армии могу сработать. А уж тактику дать хоть сейчас могу. И передать эти знания я могу безопасно. Создать такие пакеты информации по различным аспектам боевой работы и передавать их людям прямо в сознание. Что бы они не сразу, а постепенно, как сахар в стакане с горячим чаем тает, и проявлялись в головах, а? Решено! Завтра же и займусь! А сейчас – спать. Сон – лучшее лекарство для солдата. В этой авиации будят в такую рань, а я люблю утром поспать, вот и надо пользоваться, пока дают.
Весь следующий день я, выклянчив бумагу и карандаш у миловидной медсестры Верочки, писал свой меморандум. Верочке я сказал, что приема посетителей сегодня не будет, не до них. Писалось хорошо, написал я много. Потом проверил, еще раз все перечеркал, все разложил по блокам. Ну, пора и запоминать, пора делать пакеты.
— Верочка! Подойди ко мне, красавица!
Девчонка подбежала, хлопая распахнутыми любопытными глазищами.
— Присядь, Верочка, я у тебя что-то спросить хотел. Да-а, а какие у тебя глаза красивые!
— Да что вы, товарищ лейтенант, говорите такое… — притворно засмущалась первая красавица полка, — я стесняюсь.
Стесняешься ты, ага! А как… ну, ладно, не будем сплетничать. В глаза-то тебе я успел заглянуть.
— Так что вам нужно, товарищ лейтенант, — Верочка нагнулась надо мной, чтобы поправить подушку и, заодно, мазанула меня по щеке полной грудью.
— Что мне нужно, что мне нужно… сама знаешь, что мне нужно, — я со зверской рожей, долженствующей отразить охватившую меня африканскую страсть, крепенько так, со вкусом, ущипнул Верочку за тугую попку.
— Ай! — во весь голос гаркнула полковая дива. — Виктор! Ты что?!
— Я, Верочка, наверное, в тебя влюбился, — грустным голосом поведал я. — Аппетита у меня нет и стул жидкий.
Тут от дверей прокуренным тенором заржал товарищ военврач.
— Так, Туровцев! А не пора ли тебя на бром переводить, а? А может – операцию? Тебе в паху ничего не мешает?
— Никак нет, товарищ военврач второго ранга, не мешает! Наоборот – без этого самого я и летать не могу, в полете это самое самолет стабилизирует! — заорал я, прикрывая это самое подушкой.
Через секунду мы ржали уже все.
— Сержант! Иди отсюда, иди! И больше без моего разрешения к Туровцеву одной не заходить. Только со шприцем, понятно?
— Да… — пропищала красная от смеха и смущения Верочка и выскочила из палаты.
— Выписывать тебя пора, Туровцев. Вон БАО[4] полосу трамбует – туда и пошлю. Такая работа как раз для тебя. Застоялись, жеребцы.
А Верочка послушалась врача буквально. Вечером она пришла в палату со шприцем. А ушла без него… утром.
Всю ночь я ее экзаменовал по усвоению заложенного в ее красивую головку информационного пакета: 'Истребительное обеспечение бомбоштурмового удара по наземным целям противника в условиях противодействия ЗА и ИА[5]'.
Экзамен Верочка сдала на 'отлично'…
Глава 8
День четвертый. В санчасти лежать больше не было никаких сил. Утром, после завтрака, я побрел к присмотренному мной бугорку, примерно в километре от санчасти. Погода была свежая, ощутимо тянуло ноябрьским холодком, но солнышко еще грело. Я сел на валяющуюся на бугорке покрышку, и стал расслабленно смотреть на аэродромную суету. Как я любил вот так, погожим осенним деньком, с прохладным, белесым небом, но теплыми лучами солнца, поваляться у костра на охоте. Да еще с сигаретой, с глоточком коньячка… Эх-х! Мечты, мечты, где ваша сладость?
Курить явно не хотелось, а вот коньячка я бы выпил. Угощался один раз тут, доктор, кстати, и плеснул. Дивный армянский коньяк, советский, выдержанный! В моем времени от него остались только ностальгические воспоминания.
Взревев моторами на взлет пошла чья-то пара. Далеко, не видно… Да, вот так и крутятся ребята весь день. А я прохлаждаюсь… А еще совсем недавно – подъем в четыре, теперь уж, наверное, около пяти – день-то сократился, первый завтрак. Какао, булочка, масло. Еще не проснувшиеся толком ребята, брызнув в лицо ледяной воды, прихлебывают горячий напиток и смотрят на небо – как там погода, звезды видать? Бриться утром нельзя – плохая примета. Брились мы только вечером. Рядом уже стоит наш рыдван, который, по ошибке, наверное, тут называют гордым именем 'автобус'.
Загрузились, поехали на стоянку. Приняли у техников самолеты. Обошли их, покачали элероны, рули, попинали по скатам шасси. Некоторые, повернувшись спиной, брызнули на дутик