— Что рассказывать, Константин Владимирович?
— А все и рассказывайте! С того момента, как вам в голову стали приходить идеи по параметрам 'истребителя завоевания господства в воздухе'. Ваша, кстати, формулировочка?
— Моя… — вздохнул я, немного задумался, и начал свое повествование.
— Вот, в общем и целом, так оно и получилось! — плавно завершил я свою сагу.
— Интересно, интересно… Как вы говорите? Истребитель должен на любом маневре догнать и поразить противника! Да-а… на любом. И на вертикали? Даже если 'Мессершмитт' со скоростью на нее уходит?
— А без скорости месс на вертикаль не пойдет, Константин Владимирович! Зависнет он, есть у месса такая интересная особенность – зависает худой в высшей точке – ни скорости, ни маневра! Бери его, как снулую курицу, — голыми руками! Они это дело знают и здорово боятся. Если не будет скорости – он в пике, и поминай, как звали!
— А вот если он на скорости вверх уходит, то новый Як должен его взять! Просто обязан! Знаете, как мне осточертело вот так вот их глазоньками провожать? Он, сволочь, — фьють! — и вверх! Я за ним – чах- чах, а не вытягиваю. Не хватает мотору мощности догнать месса на вертикали! Пора дать нашим летчикам такой истребитель, чтобы фрицы боялись даже рядом пролететь! Даже на горизонте его увидеть! А уж за фронтовыми летчиками задержки не будет – вмиг порвут гадов!
— И еще… Конечно, это при возможности… Дело вот в чем – оружие Яка. Нет-нет! Кто стреляет метров со ста – тот немца возьмет, конечно. Но вот бомбардировщик – тут уже сложнее. Бывает – дашь ему очередь, есть попадание! А он летит, зараза! Дашь вторую, третью – летит! Обшивка кусками с него сыпется, дымит, как кочегарка, а летит! Не ошибусь, если выскажу пожелание за всех летчиков – хорошо бы дать новому истребителю пушку покрупнее калибром! Это было бы здорово! Это, я думаю, все наши летуны горячо поддержат.
— Что еще? Ну, что… Про счетчик боеприпасов я уже говорил… А, вот! Вы знаете, Константин Владимирович, у нас в полку один техник выступает в художественной самодеятельности. Он на губной гармошке пародирует или, правильнее сказать, копирует человеческую речь. Здорово у него получается, очень похоже, и смешно! Я вот о чем подумал. Иногда, в горячке боя, некогда смотреть ни на приборы, ни на что другое… А информация летчику ежесекундно должна поступать в мозг – температура головок цилиндров, там, критический угол атаки, БК к концу подошел, еще что… Да, шасси вот у меня один раз не вышло.
Так вот, их – этих параметров, — не так уж и много. Скажем, критических – штук пять-шесть. Я и подумал, а что если мы их летчику будем озвучивать громким сигналом, ревуном – не ревуном, но что-то вроде. Пропоет динамик три ноты – 'По-лун-дра!', а я знаю – осталось тридцать снарядов, или, там, угроза срыва потока! Вот было бы здорово! Подумайте, а? А я попрошу ребят, чтобы они ноты для сигналов подобрали. Что, свои музыканты есть? Ну, это тогда просто здорово! Принимается? Отлично!
Пошли далее…
— Вот давайте вернемся к ручке управления…
Глава 6
Тихо и плавно я подвел разговор к вопросу технического, а может быть – и конструкторского дизайна или, иначе говоря, поиску прекрасного в формах и внешнем виде оружия. В данном конкретном случае – во внешнем виде самолета-истребителя Як-3.
— Константин Владимирович, я вам сейчас выскажу одну просьбу… Прошу вас – не надо немедленного ответа, не надо резкого отказа или возмущения, и вообще – не надо сразу хлопать крыльями и кукарекать. Просто – выслушайте и подумайте. А еще лучше, если подумав, вы дадите 'добро' на эксперимент.
— Да в чем дело-то, Виктор? К чему такое многословие?
— А вот сейчас и поймете. Непривычное еще это дело, потому так и подкрадываюсь, чтобы не спугнуть удачу. И не пробудить излишнюю техническую гордыню, которая, как известно, великий смертный грех!
— Виктор, вы меня пугаете!
— Подождите, Константин Владимирович, я еще посмотрю, как вы режимный отдел пугать будете! Значит, так, Константин Владимирович. Не сочтите меня хвастуном, но я специально с фронта вызвал одного специалиста, которому надо показать вашу машину. Это художник студии Грекова, сержант- картограф нашего полка Анатолий Рощин. Допуск к гостайне у него есть. По второй, что ли, форме. Как вы это дело проведете – решать вам. Цель у нас будет такая. Простите меня за формулировки, но я пока не увидел в новой машине жизни. Она пока без души. Спит она. Вы же знаете эту мысль – не помню, кто ее впервые высказал, но мысль, безусловно, верная! Хорошее оружие должно быть красивым! Можно и наоборот – красивое оружие обязательно будет хорошим! Да что там! Отличным оно будет. Вот я и хочу пригласить художника, да еще и солдата, чтобы он посмотрел истребитель, посидел около него, залез бы в кабину, на крыло лег – не знаю, что ему потребуется, чтобы он сжился с истребителем, слился с ним… А потом – он нарисует его, как он его видит. Чертежи и точные размеры ему давать не надо. Это ни к чему, это, наоборот, его собьет. А вот когда он нарисует, тогда вы и попробуете алгеброй проверить гармонию… А? Попробуем? Чего нам бояться? С другой стороны – может, что и получится… На что я, собственно, сильно рассчитываю. Если надо согласовать этот вопрос с главным, готов идти с вами и защищать идею!
Но идти и биться за новаторский подход в конструировании боевой техники не пришлось. Синельщикову идея не показалась совсем уж безумной, а прав и возможностей подключить месье Анатоля к проекту у него и так хватало. Так что, завтра мне было разрешено привести баталиста к птенчику.
Картинка была еще та – экспрессионисты на пленэре! Толя был в форме. Я отсоветовал ему рисковать и переодеваться в гражданку. Хоть он и в отпуске – пусть пока остается солдатом. Тем более – задание у него будет самое боевое. Так вот. Длинный и тощий боец с мольбертом и коробкой с красками сразу привлек внимание окружающих. Любит наш народ постоять за спиной у поглощенного работой человека, радостно наблюдая, как другой пашет изо всех сил, и давая труженику абсолютно не нужные ему советы.
Но этот праздник жизни быстро прекратили проверенные бойцы сталинского авиапрома – Иван Архипович и Николай Кузьмич. Они, ядовитыми фразочками и подзатыльниками для непонимающих простое русское слово, разогнали экскурсантов по картинной галерее на рабочие места, сами глянули коротко, но уважительно, и тоже отчалили. Я некоторое время посмотрел за Анатолием, но парень искал настрой, и я не стал ему мешать, занявшись своими делами.
Так прошло два дня. Потом Анатолий начал творить. Листы ватмана со скоростью осеннего листопада полетели на пол цеха. Неприметный человек в серой униформе эти листы бережно поднимал, нумеровал, ставил какой-то штамп устрашающего размера, и тихо вздыхал. И хоть вздыхал он тихо, но многие его услышали.
Сначала по одному, потом по двое, а потом и небольшими группами, вокруг Анатолия стал крутиться народ из группы Синельщикова. Они совсем затерли неприметного человека в угол, нагло вырывали листы ватмана прямо у него из рук и что-то негромко обсуждали, разложив эскизы под светом лампы. Потом стали обсуждать это громко. Потом стали орать и хватать друг друга за грудки.
Поскольку такое хамское, прямо говоря, поведение стало мешать творцу прекрасного, я этих крикунов быстренько попёр из цеха, а сам пригласил ведущего конструктора.
Синельщиков долго перебирал листы ватмана, что-то хмыкал, а потом отошел к телефону и отдал какое-то распоряжение. Какое – я узнал тогда, когда в цех притащили кульман. Группка из трех молодых людей шустро завозилась около него, ваяя что-то тянущее, как минимум, на Сталинскую премию.
К вечеру Толя долго стоял перед очередным листом ватмана, то поднимая руку с карандашом, то опуская ее, как бы боясь дотронуться до рисунка, потом он все же решился, бросил карандаш в коробку, нашел меня глазами, и пробормотал: 'Ну, вот… Как-то так. Теперь бы это показать конструкторам надо… Я
