сторонку от капонира, сажусь на какой-то ящик. Что они делают, старые други мои? Матвей Зотов, Шалва Несторович Кирия? (Он тоже в другом полку.) А Паша Чувилев, неугомонная голова? Может, это ему помогли, когда отсекли атаку Ме-109 от группы Ла-5. Вполне вероятно, он ведь летает на «лавочкиных».
Чувилев, Кирия, Зотов… Их я еще увижу. Правда, война есть война, всякое может случиться, но неделю назад, вчера все они были живы, здоровы, дрались с врагом, и слышал, отлично дрались. Таких, как они, уже трудновато поймать в прицел, от таких лучше подальше. А многих уже не увижу: Черненко, Черкашина, Чирьева, Колю Завражина… Ему бы, Коле Завражину, эту машину! Сколько еще посбивал бы Коля фашистов! Жалко. Всех жалко, а его почему-то особенно. Необычным он был человеком, и летчиком необычным. Внешне так, мальчишка, но даже сквозь хрупкость его проступала какая-то особая прочность, надежность. Я заметил это при первой же встрече с ним и подумал, что в воздухе он, вероятно, орел. И не ошибся.
Ко мне приближаются летчики. Солидно идут, не спеша. Будто хотят сказать: «Смотри на нас, командир, любуйся, мы оправдали доверие. И впредь оправдаем». Действительно, как возвышает людей победа, военный успех. Молодые и те себя держат как зрелые. Не потому, что так хочется, нет — так получается.
— Поздравляю, друзья, с добрым началом. Улыбаются. Даже Агданцев. Улыбка на лице Александра Агданцева — редкость. Был он красивым, веселым, статным. Отважно дрался с врагом, над Курской дугой сбил восемь фашистских машин, был награжден двумя орденами Красного Знамени. А в одном из боев за Харьков был ранен, горел, чудом остался жив. Через полгода вернулся в полк и… никто его не узнал. Так он был страшен. Все обгорело: лицо, уши, руки. Врачи хотели лишить его права на бой, но он буквально вырвал его. И живет теперь только полетами, неистощимым стремлением бить врага, мстить ему.
— Доложите, кто и что видел.
Сразу начинается гвалт — слово берет молодежь: Николай Алексеев, Пьянков, Ефименков, Виргинский, Кнут… Каждый хочет быть первым, самым зорким, самым всевидящим… Но я сам виноват, не с этого начал. На ходу поправляюсь:
— А ну, давай по порядку! Первым докладывает капитан Голубенке, затем — ведущие пар.
Вполне понятно, каждый прежде всего говорит о сбитых вражеских самолетах. Мне это не по душе, я хотел бы услышать оценку действий, и прежде всего критическую, но тут уж ничего не поделаешь: успех есть успех, он поднимает настроение, вызывает восторг. И мой ведомый Женя Пьянков в моей молчаливой оценке докладов восклицает:
— Я видел, как вы срубили двоих!
В его широко открытых глазах восторг, восхищение, радость. Все невольно смеются. А он, смутившись, краснеет до самых корней волос.
— Ничего, не смущайся, — говорю я ведомому. — Количество сбитых машин не что иное, как свидетельство правильных действий группы вообще и каждого летчика в частности. Я уничтожил два самолета, потому что ты хорошо меня прикрывал. Два уничтоженных в группе — начало твоего боевого счета. Запиши их в летную книжку. А потом, глядишь, и появятся сбитые лично. Все впереди. Ну, а как самолет? — обращаюсь ко всем. — В сравнении с Як-1?
— Сила! — восклицает Юра Виргинский, высокий голубоглазый летчик. — Никакого сравнения. Жалко только одно: не пришлось покрутиться по-настоящему, сравнить Як-3 с Ме-109. Все будто в кино — атака за атакой, и немцы только отваливаются.
— Ничего, еще покрутимся, — обнадеживаю Виргинского, — разберемся. Но в главном качестве нашей машины — ее скорости — мы уже убедились, в преимуществе самолета Як-3 над Ме-109 мы уже убедились. Свидетель тому капитан Голубенке.
И Голубенке рассказывает о коротком — в одну атаку — бое его звена с Ме-109, увязавшимся за нашей группой.
— Смотрю, — говорит, — на нашу шестерку и вижу еще одного, седьмого. С дымом идет, на полной мощности, а догнать не может. Откуда он, думаю, взялся? Мои все на месте, ваши тоже на месте. Только тогда и понял — «мессер»! И, наверное, ас.
Не одного, вероятно, из наших так подловил. Но в этот раз получилась осечка — скорости не хватило. А мы догнали его совершенно свободно. Он так и не видел. Сбит с первой очереди.
— Не шелохнулся, — уточняет Виргинский. Подвожу итоги первого вылета.
— Дрались, — говорю, — отлично. Уверенно, слаженно. И немцы это, конечно, увидели. Хорошо, если сейчас, разбирая этот воздушный бой, они справедливо оценят нашу работу. Это будет сильным ударом по психике. И тем, кто летал сегодня, и тем, кому еще предстоит.
— Оценят, — убежденно говорит Голубенке, — никуда не денутся. Потери-то надо оправдывать.
— А помните, как было? — с горькой усмешкой говорит Сергей Коновалов и тяжко вздыхает. Я знаю, о чем он хочет сказать. И Голубенке об этом знает, и Саша Агданцев, и Саша Проскурин — «старички», на плечи которых легло самое тяжелое время войны — год 1941-и.
Это было под Запорожьем. Немцы разбили плотину, открыли дорогу воде, и Днепр хлынул в сторону Мелитополя. Утопил дорогу на Крым. Горел алюминиевый завод. Такой сатанинской силы пожара я не видел ни до, ни после. Немцы были уже на Хортице. Их самолеты гонялись за каждой нашей автомашиной, за каждым прохожим. Убивали ради забавы, ради тренировки в стрельбе.
В нашем полку был только один самолет И-16 и девять летчиков. А в соседнем — один бомбардировщик Пе-2 и огромная куча бомб. Пе-2 подруливал к куче, забирал бомбы, взлетал и на втором развороте сбрасывал их на Хортицу. Мы его прикрывали, летая по очереди.
Кроме того, перед нами стояло еще две задачи: уничтожать самолеты противника в воздухе и штурмовать наземные войска.
Помню, сидим как
— Иду, — говорит, — на посадку, а «мессер», зараза, подстроился справа и показывает, что «пу-пу» все израсходовал и сбить тебя, дескать, нечем, но будь уверен, в другой раз собью обязательно.
Помню, кто-то спросил:
— Интересно, как изобразил он это «собью».
— Просто, — ответил летчик, — попилил ладонью по шее.
Он усмехнулся невесело и вдруг загорелся злобой.
— Я его, подлеца, протаранить хотел, но даже и этого сделать не смог. Убрал обороты, думал, он вперед выскочит, а он взял да и вверх мотанул. Попробуй догони его…
— Злись не злись, — сказал один из товарищей, — все равно собьет. У него преимущество в скорости. Если он умный, в вираж не пойдет. Атаковать будет сверху.
Так и случилось. Сначала сбили подопечную «пешку», а потом одного из наших товарищей на нашей последней машине.
— Вот что такое преимущество в скорости, — говорю я летчикам. — Но это еще не все, это лишь техническая сторона вопроса, и о ней подумал конструктор. Чтобы в полную меру использовать боевые возможности нашей машины, мы обязаны быть виртуозами в тактике боя, надо все время думать, надо искать, находить и проверять в бою новые тактические приемы. Для начала подумайте об атаке группы бомбардировщиков с разных направлений, например, слева и справа сзади, одновременно и последовательно…
На стоянку бежит посыльный. Наверное, меня зовут к телефону. Точно, не ошибся.
— Товарищ подполковник, вам звонят из штаба дивизии.
— Подумайте, — говорю я пилотам, — потом посоветуемся. В каждом деле есть плюсы и минусы. О них и подумайте, пошевелите мозгами, это полезно.
Вот так всегда. По любому вопросу вызывают командира полка. С утра и до вечера бесчисленное множество раз. И хоть бы по делу, а то зададут какой-нибудь пустяшный вопрос вроде: «Кто сидит в готовности номер один?» И чтобы ответить на этот вопрос, командиру полка, сидящему в готовности номер один, надо оставить машину, пройти метров двести, а то и побольше до командного пункта, вернуться обратно… В то время, как на этот пустяшный вопрос может ответить и начальник штаба полка, и просто дежурный, потому что ему это известно не хуже, чем мне. И причем по такому вопросу
