младший брат и наследник Александра, дававшие сегодня в течение продолжительного времени свои показания, — оба отказались от каких-либо заявлений. И, разумеется, остается еще Мари Бремон, жена покойного журналиста, которую в настоящее время активно разыскивает полиция.
Незнакомец выключил радио. Он по достоинству оценил изложение фактов. И все же, представление полицейских протоколов в порядке, обратном тому направлению, в котором действительно проходило расследование, говорило, при всей неопределенности собственно обстоятельств дела, о попытке логического истолкования, зародыше догадки, лежавшей в русле реальных событий. Но может быть, это была просто наскоро скроенная предварительная версия, брошенная на потребу взыскующей публики. Незнакомец не верил, что Тома способен абстрактно вычислить его существование. Даже если бы ему это удалось, это оказалось бы не более чем бесплотной победой ума, практическим тупиком.
* * *
Незнакомец убрал со стола и вышел во двор. Обошел вокруг дома и поднялся на насыпь. Все окна в южной стене усадьбы светились, и яркие прямоугольники пронизывали полумрак, окутавший цветники и фруктовые деревья; наверху небо было совсем ясное, светло-голубое на западе, как будто ночь поднималась с земли, чтобы захватить догоравший в вышине последний луч дня. Этот вечерний полусвет придавал всему пейзажу удивительную и трогательную прелесть — разливая вокруг пьянящее ощущение довольства и мирной радости, глубокого покоя и приятной истомы, рождавшееся из абсолютной красоты предметов, отобранных заботливым случаем. С этой стороны было семь окон. Ставней не запирали, и никакая занавеска или полог не заслоняли стекла, оставляя почти полный обзор внутренних помещений. Через два левых окна была видна спальня — с широкой кроватью, старинным шкафом, трельяжем и несколькими креслами. В три следующих открывался вид на большую залу, служившую, видимо, столовой и гостиной. Ближний к окну край длинного массивного стола был заставлен остатками еды. Два последних, правых, относились к другой комнате, по которой двигались человеческие силуэты. Незнакомец спустился с насыпи и ступил на территорию усадьбы. Он приблизился к дому и притаился в тени за широким стволом дерева с низкими ветками. В правой комнате девочка, в ночной рубашке, прыгала на кровати, отталкиваясь обеими ногами. Мерло поцеловал ее и вышел в большую. комнату, сел к столу. Мари Бремон уложила девочку и осталась с ней на минутку, ласково говоря ей что-то и гладя по голове. Потом и она вышла. Оба окна погасли и сделались черными. Короткое время женщина и Мерло разговаривали. Журналист встал из- за стола. Надел плащ. Обнял Мари за плечи, долго не отпускал. Наконец он оторвался от нее и исчез в глубине комнаты. Было слышно, как хлопнула входная дверь, потом дверца машины. Заработал мотор, звук гулко прокатился, рассыпался и замер вдали, наступила тишина. Женщина открыла дверь в детскую. Она на мгновение заслонила собой свет, прошла, наклонилась к кроватке, выпрямилась и тихо вышла. Потушила свет в столовой и вошла в левую комнату, спальню. Задумчиво присела на край кровати. Зажгла сигарету, встала и принялась ходить взад и вперед. Раздавила в пепельнице только что зажженную сигарету, легла поверх одеяла, свернулась калачиком, обхватила себя руками — словно сама у себя ища защиты, пытаясь как-то закрыться от подступившей боли и отчаяния. Но скоро обмякла, разжала руки и горько разрыдалась, вздрагивая всем телом в безудержном плаче. Понемногу она успокоилась, поднялась с постели и вышла из комнаты. Спустя довольно долгое время она возвратилась, обернувшись купальной простыней, которая почти не скрывала ее длинные ноги и плечи; мокрые волосы вычерчивали правильный овал ее лица, липли к спине. Она держала в руке снятую одежду, бросила ее в кресло. Развязала простыню, и она свободно соскользнула на пол. Ее тело было стройным и спелым, длинным и сильным, полным жизненных соков. Строгое совершенство линий сочеталось в нем с почти неумеренной чувственностью форм и движений, как если бы рисунок живописца, эстетически совершенный контур, одновременно четкий и воздушный, очертил саму живую плоть. Она опустилась на постель, легла, распрямив ноги. Тронула себя рукой между бедер. Начала ласкать себя, сначала неуверенно, потом все более порывисто и настойчиво. Казалось, она получила наслаждение. Перекатилась на живот и снова зашлась в судорожном плаче. Наконец она встала и дошла до дверей, окна потухли. Большой дом лежал теперь черный, как мертвый. Снаружи ночь тоже окончательно прогнала день. Незнакомец вышел из-за своего укрытия, перебрался назад через насыпь и возвратился в свой домик. Тусклый огонек в очаге бросал из темноты голубые и золотые язычки. Незнакомец зажег керосиновую лампу, поставил ее на пол перед раскладушкой, переложил туда же книгу и пистолет. Забрался в спальник и принялся читать. Прошло довольно много времени, прежде чем он задул лампу. Рдеющее зарево углей мерцающим нимбом рассыпалось по каминной топке. За оконным стеклом на густо-синем ночном небе вставала круглая луна.
* * *
Незнакомец брился перед маленьким зеркальцем, висящим над раковиной. Время от времени он погружал бритву в ванночку с горячей водой, в которой поддерживал постоянно высокую температуру, подливая туда воду из чайника, кипевшего на плите, где шумели горящие поленья. Он был наг. Его тело воплощало в себе верховную свободу непогрешимого звериного инстинкта, безошибочно обеспечивающего защиту и самосохранение, и — в такой же степени — покорность идеальной машины, послушной воле, безраздельно подвластной разуму. Это был в своем роде совершеннейший гибрид природы и цивилизации.
Он промыл лицо и убрал бритвенные принадлежности в открытый чехольчик, лежащий на стуле, у него за спиной. Повязал вокруг бедер полотенце, сунул ноги в кожаные сандалии, прихватил кастрюлю и мыло, вышел во двор и остановился перед колонкой. Оглянулся вокруг, снял полотенце и вымылся весь, с головы до ног. Ополоснулся, поливая себя из кастрюли, которую ему пришлось наполнить из колонки несколько раз. Вода была такой свежей, что его проняла дрожь, несмотря на знойные лучи солнца, поднявшегося уже высоко. Он услышал голоса и снова повязался полотенцем. Вскоре показались Мари Бремон и девочка, идущие по полевой дороге мимо дощатого забора. На женщине было легкое платье, волосы на затылке собраны в пучок. Девочка была одета в белые с красным купальные трусики. Мари с удивлением посмотрела на незнакомца.
Приветливо кивнула головой. Он кивнул в ответ. Девочка потянула мать за руку и, понизив голос, но совершенно отчетливо — как говорят дети, когда хотят сказать что-нибудь по секрету, — сообщила ей:
— Дядя совсем голый!
И засмеялась. Потом прибавила немножко громче:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответил незнакомец.
Он проводил их взглядом, пока они не скрылись за косогором. Вернулся в дом, вытерся, оделся и вышел снова. Не спеша направился по дороге в сторону реки. Остановился, разглядев вдалеке, в бухте, маленький пляж. Обе были в воде. Женщина — в закрытом черном купальнике, подчеркивавшем изящество ее фигуры и ослепительную белизну кожи. Не выпуская руку девочки, которая, судя по всему, не умела плавать, она удерживала ее у берега, на мелководье, подальше от основного течения, которое, усиливаясь с каждым шагом, превращалось на стремнине в неукротимо несущийся поток. Они долго плескались. Наконец вышли на берег и стали играть в песке. Мари надела платье. Незнакомец повернулся и возвратился домой. Взял дома книгу, вынес во двор складной стул и сел перед дверью, опустив книгу на колени. Он не умел читать рассеянно, к тому же нужно было следить за дорогой. Скоро они прошли назад. Девочка помахала ему рукой. Он на минуту замешкался, потом неуверенно помахал в ответ — это вышло весьма неуклюже, отчего ему стало не по себе. Мари задержала на нем взгляд дольше, чем в прошлый раз. Она заметила, что он пристально смотрит на нее, и отвела глаза. Вот обе исчезли за углом дома. Только тогда он раскрыл книгу.
