подчиняться этому документу.
Он замолчал, пытливо вглядываясь в лица стоящих перед ним людей, точно стараясь проникнуть в их души.
— Но нам уготована иная судьба! — Голос капитана прозвучал мягче и одновременно торжественнее. — Я получил секретный приказ верховного командования. Согласно приказу, линкор «Король Фридрих II» освобождается от обязанности выполнять условия капитуляции. Этот приказ имеется у меня на руках и в самое ближайшее время будет вывешен для всеобщего обозрения. Каждый из вас сможет с ним ознакомиться.
После краткой паузы капитан Руперт Георг продолжал уже более деловым тоном:
— Итак, линкор «Король Фридрих II» отплывает сегодня вечером. Пункт назначения будет сообщен позднее. В то время как землю нашей Родины, — тут голос его дрогнул, — будут попирать сапоги вражеских солдат, наш корабль останется последней пядью земли несломленной и непокорившейся Германии. Цитаделью свободы, оплотом независимости. Мы не станем наносить удары по противнику, но будем бдительны и готовы к бою. Повторяю: наш корабль — последняя пядь родной и свободной земли.
Нас ждет тернистый путь, полный тяжких трудов и суровых лишений. — Слова командира звучали сурово и проникновенно. — Я не вправе скрывать от вас правду. Нам предстоят месяцы, а возможно, и годы одиночества и беспримерных испытаний. Быть может, смерть. Но смерть почетная, героическая смерть! — Руперт Георг едва справлялся с волнением. — Ибо именно нам доверено поднять и нести вперед поверженное и поруганное знамя Отчизны. Быть может, нам придется принять последний бой. В этом бою мы погибнем, но смерть наша будет сладка и упоительна, она покроет нас неувядаемой славой.
Он ненадолго замолчал, а потом продолжил:
— Вместе с тем я не вправе решать за вас. Каждый волен сам распоряжаться своей судьбой. Кто в сердце своем уже закончил войну, сегодня же вечером может сойти на берег и разделить плачевную участь тысяч и тысяч наших соотечественников. Я слагаю с вас воинский долг. По-человечески это вполне понятно. — В голосе капитана неожиданно проступили мягкие нотки. — В конце концов, жертвовать жизнью доступно не каждому. Кроме того, у многих из вас есть семьи, близкие… Я никого не неволю и никого не осуждаю. Скажу лишь одно: я остаюсь.
Те, что решат последовать за мной, знайте: не в далекую тихую гавань, где царят счастье и безмятежный покой, держим мы свой курс. Путь наш будет труден и тернист, а конец его неведом. Одиночество и лишения, разлука с близкими и неуверенность в завтрашнем дне — вот что будет сопутствовать нам долгие месяцы и, быть может, годы. Готовы ли вы принести столь безмерную жертву свободе? Спросите себя. Прислушайтесь к голосу сердца, к голосу своей совести, своей души. Что до меня лично, то я решил, и решение мое неколебимо.
Как долго — вы вправе спросить у меня — мы сможем нести доверенное Отчизной знамя? На сколько хватит нам сил, чтобы жить и не покоряться? Настанет ли час последнего, решающего сражения? Ни вам, ни мне не дано этого знать. Впереди нас ждет неизвестность.
А потому я прошу тех, кто останется со мной, оглянуться на берег. Быть может, в последний раз. Скоро, совсем скоро многострадальная земля нашей Родины скроется за горизонтом. Возможно, навеки.
Такую или примерно такую речь произнес капитан Георг. Положения она не прояснила, но проникновенные слова командира глубоко запали в души людей, вселив в них страх и смятение. 227 членов экипажа попросились на берег. Их просьбу немедленно удовлетворили.
На закате того же дня корабль «Король Фридрих II» выплыл из-под маскировочного навеса, где он простоял столько дней, и отправился в открытое море. В тот же час на берегу загремели взрывы. Взрывчатку заложили заранее, чтоб и следа не осталось от дока и мастерских, где строилось гигантское судно. С корабля было видно, как жарко беснуется на берегу беспощадное, всепожирающее пламя. Но что им до пламени, пусть лижет исстрадавшуюся землю! Они никогда не вернутся к родным берегам.
Тут в повествовании Регюлюса наступает провал. Как удалось кораблю незамеченным пройти из Балтийского моря в Атлантику? Как сумел он не наткнуться на вражеские суда? Автор обходит эти вопросы молчанием.
В конце концов «Король Фридрих II» оказался на мелководье восточнее пролива Св. Матфея. Мелководье это определили по специальному бую. Кто, как, когда его сбросил — тоже остается загадкой. Там корабль встал на рейд. Началось удивительное, ни на что не похожее, абсурдное существование. В стороне от остального мира и никому там не ведомые, в просторах океана жили две с лишним тысячи отшельников-скитальцев.
Корабельный быт ничем не отличался от жизни моряков в порту. Разве что не было привычных причалов и твердой земли. Только волны бились о борт да, насколько хватал глаз, синела водная гладь. Утром — побудка, туалет; после завтрака занятия согласно жесткому расписанию. Налаженная, казалось бы, устоявшаяся жизнь. Редко-редко засечет радар вдали неизвестное судно или непонятно каким образом залетевший в эти Богом забытые места самолет. На такой случай на корабле было предусмотрено особое устройство, оно мгновенно выпускало облака густого дыма, полностью заволакивавшие судно. С воздуха их принимали за тучку. (Как мы помним, первыми заподозрили неладное аргентинские моряки с «Марии Долорес III». Регюлюс вскользь упоминает об этом.)
Время от времени от гигантского судна отделялся катер, неизменно бравший курс на запад. По прошествии нескольких часов катер благополучно возвращался, груженный провизией. Похоже, в открытом океане он встречался с какими-то судами, идущими из Аргентины, и от них получал свой груз. Но что это были за суда — немецкие или иностранные, — полнейшая загадка. Таким же способом на корабль подвозили топливо.
Меж тем весть о разгроме Германии облетела весь мир. Не обошла она и команду корабля. Трагическое известие породило дерзкие мысли, непозволительные толки. Поползли возмутительные слухи, по углам шептались. У капитана Георга был замкнутый, скорбный и неприступный вид. Казалось, вопреки очевидности он не замечал происходящего.
Днем экипаж был занят, поэтому на размышления и разговоры ни времени, ни сил не хватало. Все начиналось вечером. В офицерской кают-компании, в матросских кубриках кипели мятежные страсти, чуть ли не плелись заговоры. На корабле начался ропот.
В самом деле, чего они ждут? На что надеются? Если поначалу людей грела смутная надежда, то теперь и ее не осталось. Все устали, изверились. Добровольное заточение кажется кошмаром. Жизнь — в движении, в неподвижности — смерть. Так чего ж они ждут? Американских бомбардировщиков? Корабль все равно заметят — раньше ли, позже ли, — какая, в сущности, разница? К чему тогда томиться, заживо разлагаться в добровольной, бессмысленной ссылке? Кому это нужно, скажите?
Неверие, безнадежность расползались по каютам и палубам. Поговаривали даже, что капитан Георг повредился в рассудке. Кто-то слыхал, будто меж ним и его заместителем Штефаном Мурлеттером вышел отчаянный спор. Штефан Мурлеттер требовал затопить корабль, а команде — сдаться. Мурлеттер не трус, он храбрый, решительный офицер. Но у него есть голова на плечах — в этом все дело. Сдаться, конечно же, сдаться. Вот верное слово. Именно этого хочет экипаж.
Впрочем, и у капитана Георга нашлись сторонники. Большинство — молодежь, лейтенантишки, желторотые юнцы, вчера еще из училища. Они разделяли убеждение капитана: команде корабля «Король Фридрих II» оказана великая честь. Они избраны свыше и призваны искупить позор, которым покрыла себя Германия. Наивные, чистые, бескорыстные, околпаченные юнцы…
Мелькали дни, таяли месяцы. Сколько их было? Никто не помнил. Так бывает во время тяжкой болезни, когда дни поневоле похожи один на другой. Тогда человек теряет им счет, и прошедшее теряет глубину.
Меж тем наступил ноябрь, ему на смену пришел декабрь, и вот уж близится Рождество. А корабль, рожденный для битв и славы, призванный сражаться и побеждать, бесславно дрейфует средь водной пустыни. Рождественским вечером бескрайняя гладь океана огласилась пением сотен голосов. Собравшись на палубе, матросы и офицеры пели… «Stille Nacht».[34] Хор их звучал торжественно и печально, голоса неслись в безбрежность, где угасали, не находя отзвука.
Среди экипажа множились слухи. Кто-то рассказывал, будто вместе с провизией на катере привезли женщину и теперь ее где-то прячут. А иные утверждали, будто женщин не одна, а целых три, и прячут их в
