талантливый юноша был зачислен в Придворную певческую капеллу. К двадцати годам он исполнял первые теноровые партии в составе приглашенных итальянских трупп и сам начал писать музыку. В частности, сочинил для Придворной капеллы несколько хоровых концертов, которые, по свидетельству современников, вызвали «восхищение знатоков и царского Двора».
В эту же пору юный композитор женился на итальянской танцовщице и пережил смерть сына, скончавшегося во младенчестве.
Подробности об этом периоде жизни Максима не сохранились и не приведены даже в его жизнеописании, сочиненном Нестором Кукольником, — продолжал свой рассказ Александр Иосифович, — но можно предположить, что его известные хоровые концерты того времени «Слава Отцу и Сыну» и «Единородный сыне» не только посвящены Господу Богу, но и отражают состояние его собственной души, его горе, вызванное потерей сына.
С портрета, похожего на литографию, скорбно подняв брови и подперев тонкими пальцами склоненную набок голову, устремляет взгляд в пространство большеглазый и длинноволосый отрок.
Такой портрет Максима Березовского сделан в ХХ веке украинским художником Ф. Василенко методом гальванопластики. Художник сообщает, что это — «металлическая копия, полученная путем осаждения металлических частиц на неметаллическом оригинале».
До сих пор не были известны какие-либо прижизненные изображения Максима Березовского. Что в данном случае надо понимать под словом «оригинал»? Фантазийную работу современного гравера или, может быть, неизвестный нам деревянный барельеф с натуры, послуживший основой, оригиналом для копии? Последнее оказалось бы историческим открытием.
Со своей оставшейся в Малороссии семьей Максим, видимо, не общался. Дошли лишь скупые сведения о его встречах в Петербурге с младшим братом Михаилом, которому и было суждено стать продолжателем данного рода Березовских. «Сын Михаила Афанасий — это мой дед», — сообщал Александр Иосифович Березовский и продолжал свое повествование.
Вскоре, по восшествии Екатерины II на престол в шестидесятые годы XVIII века, Максим был послан учиться на казенный счет в Италию, которую посещали все тогдашние знаменитые европейские композиторы. В 1773 году в Италии побывал и Вольфганг Амадей Моцарт. В этом же году — по простому совпадению или под влиянием Моцарта? — Максим Березовский написал в Италии свою единственную оперу «Демофонт», вошедшую в мировую музыкальную историю в качестве первой русской национальной оперы.
Опера «Демофонт» с успехом шла на сцене театров Ливорно и Флоренции, но до России дошли только ее фрагменты. Никто не знает, где и почему остался ее оригинал.
Надо сказать, что еще до постановки «Демофонта» Филармоническая академия Болоньи в 1771 году назвала Максима Березовского своим «композитором-академиком», и его имя нашло место на той же золотой доске, где было увековечено и имя великого Моцарта.
В Италии, как видно, все складывалось для Максима самым лучшим образом. Шел шестой год его пребывания в прекрасной стране. И вдруг — внезапный, необъяснимый отъезд обратно в Россию. Возвращение композитора именно в 1773 году, в пору триумфального успеха «Демофонта»; возвращение с пустыми руками, без единой нотной рукописи, хотя было известно, что кроме оперы, в Италии исполнялись его другие светские произведения, скрипичные сонаты, вызывает удивление. Что за спешка?
В Россию же его, видимо, не звали и там не ждали. Для русского композитора с европейской славой не нашлось на родине ни слов признания, ни места службы. Максима лишь причислили к Придворной капелле, не дав должности капельмейстера.
Можно полагать, что музыкант опередил свое время в отечественной музыке. То, что он узнал и свершил в Италии, не находило поддержки в России, где хватало приезжих итальянцев и где к нему обращались с заказами лишь как к мастеру хорового письма а-капелла, автору богослужебных песнопений. Отсюда — полный упадок творческих сил и страшная нужда, одолевшая молодого композитора.
Именно так объясняют официальные биографы Максима Березовского его самоубийство в 1777 году. И все же, если его никто не ждал в России, что могло его заставить вдруг все бросить в Италии и столь поспешно вернуться в Петербург, даже не захватив своих сочинений? Мог ли он во цвете лет и таланта так просто, лишь от бедности и трудностей быта перерезать себе горло?
Ответы, — говорил Александр Иосифович, — можно найти в старом предании, которое бытует в семье Березовских. Каждый волен верить ему или не верить, но косвенные общеизвестные факты подтверждают его достоверность.
На одном из первых представлений оперы «Демофонт» в ложе бенуара находилась Лукреция Медичи, дама из старинного флорентийского рода. Она была богата, красива, хотя и очень немолода. Ее очаровали нежная и проникновенная музыка, сочиненная пришельцем из дикой холодной России. Она пригласила Максима в ложу и была им очарована еще больше, чем его мелодиями.
Прекрасная Лукреция принялась щедро и страстно опекать юношу и предложила ему кров в своем дворце. Казенные деньги он давно истратил и с охотой принимал дары и любовь знатной дамы. Но по прошествии времени она стала докучать ему своей страстью, ревнуя даже к тем часам, которые он посвящал музицированию. Его опера шла с успехом, но успешно сочинять и даже просто жить в чужом доме с ненавистной женщиной становилось невмоготу. И он затосковал по России.
Почувствовав неладное, Лукреция, владевшая, как и многие дамы из древнего рода Медичи, тайнами черной магии, пригрозила ему, что, если он надумает ее покинуть и уехать на родину, ее дух будет всюду следовать за ним и за измену накажет страшной смертью. Стараясь его удержать, старуха припрятала все его сочинения, находившиеся в ее доме.
Однако в Максиме взыграла его русско-польско-хохлацкая кровь. Угрозы и шантаж итальянской матроны лишь подхлестнули его желание вернуться домой. Он написал, словно бы ей в ответ, одно из своих лучших вокальных произведений «Чашу спасения приму», а в конце 1773 года тайно бежал из Италии.
Вскоре после возвращения в Санкт-Петербург, на одном из салонных музыкальных вечеров, Максим Березовский увидел молоденькую хористку, крепостную девушку по имени Лукерья. Она была певчей в хоре, принадлежала какому-то сиятельному графу — то ли Шереметеву, то ли Голицыну. Максим был очарован ее чистым голосом и прелестным юным лицом. Его не испугало и даже не насторожило то, что она звалась Лукерьей, то есть Лукрецией на русский лад. Он и думать забыл о флорентийской колдунье и по уши в нее влюбился. Она ответила ему взаимностью.
Оставалось лишь найти деньги на выкуп Лукерьи, ибо крепостные певицы ценились дорого. У Максима не было ни средств, ни сочинений на продажу, а писать новые вещи в тяжелый период своей неустроенности он не мог. Музыкант лихорадочно искал выход из положения, но тут случилась беда.
Надо заметить, что, хотя Екатерина Великая искренне желала вывести Россию на путь европейского просветительства, а Вольтер и Дидро ставили многие ее полезные деяния в пример абсолютным монархам Европы, на российской земле все еще сохранялось азиатское рабство, помещики имели полное право ссылать своих крепостных на сибирскую каторгу.
Подобное наказание грозило отцу Лукерьи, в чем-то провинившемуся перед барином. Лукерья отказалась петь в хоре, если приговор не будет смягчен, но лишь навлекла гнев и на себя. Отец и дочь пошли по этапу в Сибирь.
Максим Березовский хлопотал за свою любезную, просил и протестовал, но тщетно. Дело кончилось тем, что он лишь усугубил свое и так незавидное положение при Дворе. Похоже, сбывалась угроза вещей итальянки.
Молодой музыкант пытался противостоять страшным испытаниям. Не в этот ли период он написал свой самый известный хоровой концерт на псалом Давида «Не оставь меня, Господи, в старости»?
И вот, не вынеся душевных терзаний, потери своей любимой и тягот одинокой нищенской жизни, Максим Березовский наложил на себя руки, едва достигнув тридцати трех лет.
Такова легенда, — заканчивал свой рассказ Александр Иосифович.
В старом архиве найден такой документ о состоявшихся похоронах.
«Композитор М. Березовский умер в С.-Петербурге 24-го марта 1777 года. Жалование ему следовало бы выдать, но как по смерти у него ничего не осталось и погрести тело нечем, то выдать его жалование
