нужна хотя бы еще одна, по крайней мере — одна, ночь. Антонов с Михаилом промолчали, но я видел, что мои слова успокоили их, хотя тишина нарастала с каждым часом — мы две недели жили посреди урагана, а теперь вдруг услышали стужу в лесу и увидели звезды на небе.
Наступило серое утро, но ни Федор, ни Шавка, ни новый офицер не объявились. Зато вновь ожила война. Более того, она приблизилась. Но я все равно решил, что мы останемся в доме, и рубщики пошли дальше спать, ни словом не возразив, а я уселся на стул у печки и просидел там весь день с нашим бесхвостым калекой-котом на коленях, прислушиваясь к тому, что подступало ближе и ближе, кот тоже спал, я решил назвать его Микки.
Потом стемнело, а за нами никто не пришел.
Я сварил кофе и пошел будить остальных, Михаил проснулся с таким видом, словно впереди его ждал летний день в родной деревне на Онежском озере, братья оторвались от сладких киевских снов, Антонов сложил на груди руки и жмурился блаженно, даже учитель был настроен мирно. И впервые с односложных реплик перешел на длинные тирады. Я похлопал его по плечу и протянул ему кофе, он выпрямил спину, отпил глоточек и снова заговорил как по писаному, как умеют учителя, длинными ровными фразами, и все время что-то спрашивал и смотрел мне в глаза, как верному другу, поверенному во все сердечные тайны, к которому взывают с мольбой о терпении и милости.
Я попросил его сходить за остальными, мы собрались в кухне и устроили заседание штаба. Сомнений в том, кто тут главный, ни у кого не было, протесты, драки, разногласия — все развеялось. Я с ходу постановил, что мы и дальше будем сидеть в доме, топить и спать, подъедать остатки и в крайнем случае посылать на промысел Михаила. Рано или поздно что-нибудь произойдет, и это не выбьет меня из колеи, я сразу пойму, что нам делать, но это пока оставалось моей тайной, так я сохранял мир среди них и в своем сердце.
Антонов переводил, я наблюдал за ними и видел, как они один за другим кивают, решительно, сдержанно, как будто мы с ними запланировали операцию захвата, но отсрочили ее на время, чтобы подготовиться. Сказал что-то только Михаил:
— Они нас забыли, да? Шавка и толмач и?..
— У них голова другим занята. Нам это на руку, можем отдыхать.
Я велел им не бузить, сказал, что мне надо уйти — но я вернусь.
Они кивнули, и вид у них был даже пристыженный.
Я посмотрел на лежащего на стуле кота.
— Я вернулся в тот раз, — сказал я, — вернусь и в этот.
Снова кивки. Уходя, я шепнул Антонову, чтобы он присматривал за учителем.
Каскад осветительных гранат разодрал ночное небо, черные силуэты суетливо метались среди руин, бронетехника в центре пришла в беспорядочное движение, но постепенно развернула свои огромные черные гусеницы на северо-восток, и время от времени орудия давали залп по лесу, скорее по старой привычке, потому что настоящая война шла теперь на равнине перед Хулконниеми — с едва различимыми батареями русских, шмалявшими без передыху, разрывами «неприятельских» гранат, приближавшимися к нашим позициям стежок за стежком, как строчка гигантской швейной машинки, ором, командами, предсмертными криками, санитарами, подающими опознавательные сигналы, — машину понесло вразнос, она застлала город завесой коричневого, пузырящегося, сального смрада, такого густого и плотного, что он загородил все небо, а внутри всего этого обретались мы, точно червяки в гниющем яблоке.
Палатка, в которой Николай допрашивал меня, сгорела. Из бункера в школе доносились голоса, поленница у дома бабки Пабшу была истоплена почти вся, штабная полевая кухня стояла холодная, брошенная, а вот до кучи дров у магазина Антти никто не дотронулся. Но как толковать эти изменения, в сущности ничего не менявшие, я не знал, поэтому, вернувшись, сказал рубщикам, что сейчас мы спокойно поедим, а потом еще поспим.
И снова в их взглядах засквозило сомнение. И снова они ничего не возразили. В молчании поев, они легли каждый в свою кровать и уснули, а я с котом и стулом остался на кухне.
Посреди ночи меня разбудил Антонов, сказал, ему не спится, он махал руками, он был в смятении, может, температурил.
— Что там происходит?
— Я не знаю.
Но добавил, что нам не надо беспокоиться, главное — быть выспавшимися и полными сил, когда что- нибудь начнет происходить: эвакуация, крах, ковровые бомбежки… надо быть наготове и иметь силы, только и всего. Чтобы его отвлечь, я спросил, как там разговорившийся учитель.
— С ним порядок, — буркнул этот крестьянин, но с таким выражением на лице, словно хотел сказать «насколько эдакое чучело вообще может быть в порядке».
Я возразил, что Суслов мужик крепкий, он нас еще удивит. Антонов с сомнением пожал плечами.
— Подожди, увидишь, — сказал я задиристо, словно бы мы спорили о том, как поведет себя Суслов. Антонов снова пожал плечами, посмотрел на меня удрученно и ушел спать.
Наутро та же картина — ни Федора, ни хотя бы Шавки. А война ближе к полудню усилилась. Нам приходилось перекрикиваться друг с другом. Я сварил рубщикам кофе и сказал им, что мы и сегодня не будем делать ровным счетом ничего, а только спать и ждать, в крайней случае пошлем Михаила за едой.
Но оказалось, что и этот крепкий парнишка сломался: он сказал, что конечно сходит за жратвой, но сначала желает выяснить, есть ли и этом доме подвал.
Я кивнул, и между ними вдруг вспыхнула жаркая свара. Когда, наоравшись, они угомонились, Антонов спросил, можно ли им перетащить матрасы в подвал.
— Пожалуйста, — сказал я. — Но там очень холодно, а в смысле безопасности что тут, что там — один черт.
Антонов перевел, снова забурлили страсти, особенно рвались в подвал братья. Я сказал Антонову — объясни им, бессмысленно делать то, в чем нет никакого смысла, Он скривился и заявил, что не понимает меня и поэтому не может перевести.
Я повторил, что в подвале опасно точно так же, как в доме, но из дома хоть выскочить можно.
Он пожал плечами и кивнул в сторону братьев, мол, попробуй сам их уйми. Но к этому времени все немного поостыли, даже Суслов поддался на уговоры и согласился провести еще одни сутки наверху.
В конце концов все расползлись по своим кроватям, только братья ушли в подвал в обнимку с матрасами. Но посреди ночи притащились назад и легли на полу в кухне, точно собаки у ног хозяина, Я притворился, что сплю, Лев плакал, Надар костерил его почем зря. Потом все стихло и в доме, и снаружи, от затянувшейся тишины мне стало казаться, что я оглох. Под утро явились Михаил и Антонов и потребовали объяснений: что все-таки происходит?
— Они эвакуировали город!
— Нет, финны заняты перегруппировкой. Хорошо это для нас или плохо, мы поймем, только когда они начнут снова стрелять.
Они растерянно переглянулись.
— Они готовят штурм?
Я повторил, что ничего не знаю и что гадать бессмысленно. Антонов опять не понял, показалось мне.
— Он что, надеется, что финны возьмут город раньше, чем мы унесем ноги? — спросил я.
Антонов совсем растерялся. Я засмеялся и стал приставать дальше: а думал ли он вообще о том, чт
Они ушли, разбудили остальных и стали шепотом держать совет, точно боялись, что я услышу. Нашептавшись, подхватили матрасы и, не взглянув в мою сторону, исчезли в подвале.
