– Я больше не намерена оставаться в Кулибри, – заявила мама. – Здесь жить опасно. Всем нам – и в первую очередь Пьеру.
Тетя Кора закивала головой.
Поскольку было уже поздно, я ужинала со взрослыми, а не одна, как обычно. Майра, наша новая служанка, стояла у буфета, ожидая, когда настанет пора менять тарелки. Теперь мы ели английскую пищу – мясо, баранину, запеканки, пудинги.
Мне нравилось, что я ем, как английская девочка, но все равно было жаль расстаться с теми блюдами, что готовила нам раньше Кристофина.
Мой отчим начал говорить о своих планах по ввозу рабочей силы – он их называл «кули» – из Ист- Индии. Когда Майра вышла из комнаты, тетя Кора заметила:
– На вашем месте я бы не стала это обсуждать сейчас. Майра нас слушает.
– Но местные не работают. Они просто не желают работать. Только посмотрите вокруг – просто сердце кровью обливается.
– Сердца и раньше обливались здесь кровью, – спокойно возразила тетя Кора. – Можете в этом сомневаться. Только, пожалуйста, отдавайте себе отчет в том, что делаете.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего, кроме того, что лучше бы не посвящать в ваши планы эту женщину. Так будет разумней – и милосердней. Лично я ей не доверяю.
– Столько прожить в этих местах и ничего не понимать в здешних жителях! – фыркнул мистер Мейсон. – Просто удивительно. Это же сущие дети. Они не в состоянии обидеть и мухи.
– Дети как раз часто обижают мух, – возразила тетя Кора.
Снова вошла Майра. По обыкновению, вид у нее был скорбный. Она улыбалась, лишь когда говорила об аде, и уверяла меня, что в ад попадут все, кто не принадлежит к ее секте, да и среди сектантов спасутся далеко не все. У Майры были худые руки и крупные кисти и ступни. Она повязывала голову белым платком – никаких цветочков и узоров.
Я перевела взгляд с Майры на мою любимую картину «Дочь мельника». Там была изображена симпатичная английская девушка с каштановыми волосами, голубыми глазами и в свободно ниспадавшем платье. Затем я посмотрела на белую скатерть, вазу с желтыми розами, потом на мистера Мейсона. Он сохранял полную невозмутимость как истинный англичанин. Потом я посмотрела на маму. Она, напротив, не имела ничего общего с английской дамой, но и на белую негритянку тоже похожа не была. Она никогда не была и не будет белой негритянкой, подумала я, понимая однако, что, не встреть мама мистера Мейсона, она вряд ли смогла бы выжить. Внезапно меня охватил прилив благодарности к этому человеку. Можно быть счастливой по-разному, но лучше всего знать, что вокруг тебя царят мир и спокойствие, и ничто тебе не угрожает. Именно так я и почувствовала себя тогда и подумала, что, может быть, спасусь от адского пламени вопреки всем предсказаниям Майры. Кстати, когда я однажды спросила Кристофину, что будет со мной, когда я умру, она ответила: «Хочешь знать слишком много». Я решила поцеловать отчима на ночь. Помню, как-то тетя Кора сказала мне: «Он очень расстраивается, что ты никогда его не целуешь».
«Он не выглядит обиженным», – возразила я, но тетя Кора сказала: «Не суди по внешности. Она бывает весьма обманчива».
Я вошла в комнату Пьера, которая была рядом с моей, последней в доме. Прямо за его окном рос бамбук – так близко, что можно было из комнаты потрогать побеги рукою. Пьер по-прежнему лежал в колыбели и теперь почти все время спал. Он был такой тощенький, что я могла легко поднимать его. Мистер Мейсон обещал отвезти его в Англию. Он говорил, что там его вылечат и он станет, как остальные. «Ну, как тебе это понравится? – думала я, целуя его на сон грядущий. – Хочешь стать, как все остальные?» У спящего Пьера был счастливый, безмятежный вид. «Но Англия – это потом. А пока спи». И вдруг я снова услышала шелест бамбука. Шелест, очень похожий на шепот. Я заставила себя выглянуть из окна. На небе взошла полная луна. Я не увидела никого. Только темные тени.
Я оставила зажженную свечку на стуле возле моей кровати и ждала, что придет Кристофина. Мне очень хотелось увидеть ее, перед тем как заснуть. Но она не пришла. Когда свечка стала догорать, чувство безопасности и безмятежности начало улетучиваться. Мне хотелось, чтобы рядом у кровати лежала большая собака и охраняла мой сон. Мне хотелось не слышать того шепота в бамбуке. Мне хотелось снова стать маленькой, потому что тогда я верила в мою палку. Это была даже не палка, а кусок дерева с двумя гвоздями на концах. Наверное, это был кусок дранки с крыши. Я подобрала его вскоре после того, как убили нашу лошадь. Я собиралась отбиваться ею от врагов. Стоять до конца, если случится худшее. Даже если, как пелось в песне, «самые сильные погибают первыми». Правда, Кристофина вскоре вытащила гвозди, но деревяшку мне оставила, и я очень полюбила этот амулет. Я верила, что, пока он при мне, со мной не может случиться ничего плохого, а вот потерять его – означало навлечь на себя беды. Все это было еще давно, когда я была совсем малышкой и думала, что все вокруг – живое. Не только река или дождь, но и предметы – стулья, чашки, зеркала.
Когда я проснулась, было темно. Но у кровати стояла мама. Она сказала:
– Быстро одевайся и спускайся.
Она была одета, но не причесана: одна коса была распущена.
– Быстро! – повторила она, а потом зашла в комнату Пьера. Я слышала, как она что-то сказала Майре, а та ей ответила. Я лежала еще полусонная и смотрела на зажженную свечку на комоде, потом услышала шум – словно упал стул. Тут я встала и начала одеваться.
Наш дом был расположен как бы на трех уровнях. От комнаты, где жили мы с Пьером, к столовой вело три ступеньки. А еще тремя ступеньками ниже располагалось все остальное. Все, что там находилось, называлось «внизу», а столовая и спальни – «наверху».
Раздвижные двери в столовую были открыты. Я увидела в большой гостиной много народу. Там были мистер Мейсон, мама, Кристофина, Мэнни, Сасс. В углу, на синем диване, сидела тетя Кора, ее прическа была в полном порядке. Мне она показалась очень высокомерной. Но там не было ни Годфри, ни Майры, ни повара, ни остальных.
– Нет причин для беспокойства, – говорил мой отчим, когда я вошла. – Подумаешь, горстка пьяных негров. – Он открыл дверь и вышел на веранду. – В чем дело? – крикнул он. – Что вам надо?
Ответом было нечто похожее на нарастающий звериный рев, только страшнее. Мы услышали, как на
