тратя только на нее, отмахиваясь, мол, сам на полном армейском обеспечении. Она была красивой, настолько красивой, что сельские парни застывали, глядя вслед учительке-Калинке. Любая мать одобрила бы такой выбор своего сына, с радостью приняв в невестки скромную и трудолюбивую девушку.
Наверное, жизнь Акулины Лесницкой сложилась бы совсем иначе, если бы не война. Наверное, жизнь десятков миллионов людей сложилась бы иначе, если бы…
Сомнительные удачи. Военный период жизни Калинки можно было бы назвать именно так. После оккупации жителей села в большинстве своем отправили в концентрационный лагерь. Не приглянулась фашистам Украина, и народ они уничтожали с особой тщательностью.
Она стояла в очереди. В страшной очереди распределения по баракам или… печам. Изможденная голодом, побоями, переездом в Австрию в товарном вагоне, где спать можно было лишь стоя, Калинка покорно ждала, когда ей, как и всем остальным девушкам, обрежут косу перед тем, как решить ее судьбу.
— Вы что?! Такую красоту? — командный голос, решивший судьбу украинской девушки, бывшей русско-польской графини. Немецкий офицер, настолько высокого ранга, что все перед ним вытянулись в струнку, выхватил своим возгласом Калинку, возможно, из объятий смерти. Что подвигло его на такой поступок, действительно ли пусть и порушенная измождением и истощением, но все же яркая красота синеглазой девушки, слабость ли к женским волосам, толстой косой свисающих по спине ниже пояса, или же просто необъяснимая человеческая жалость, — неизвестно. Этого офицера Калинка больше не видела.
Небольшое поместье австрийских немцев. Тишина такая, словно войны и нет. Пожилая женщина- хозяйка приняла новую работницу, направленную сюда знакомым офицером, весьма приветливо. Тогда Калинка молилась на свою покойную няню с благодарностью за знание немецкого языка, упростившее общение в плену. Да, она все равно была пленницей, но в этих условиях можно было жить. И надеяться. Надеяться на то, что рано или поздно, но война закончится, и наши победят, и она вернется в свое село, в свою школу. И Коля, любимый брат Коленька, приедет снова в отпуск.
— Они были хорошими людьми, не обижали. А работы я никогда не боялась, — будет намного позже рассказывать постаревшая Калинка своей внучке, показывая многочисленные фотографии, привезенные из того самого поместья в Австрии. А девочка будет жадно вглядываться в невиданную красавицу, которой всякие Василисы из фильмов Роу и в подметки не годились.
Война закончилась приходом в Австрию союзных войск. Только Калинка тогда не знала, что ее личная война за жизнь только начинается. Позже, намного позже, она будет кусать локти и рыдать по ночам, жалея, что не осталась у добросердечной старушки-хозяйки, что не согласилась уехать в Англию и выйти замуж за молодого ретивого офицера, который разум потерял, стоя на перроне на коленях и уговаривая ту, что лишила его покоя.
— Мне надо, у меня есть Родина, — ответила тогда молодая женщина, сделав свой выбор. Родина.
Родина встретила презрением, камнями, упреками и обвинениями в предательстве. Родина встретила вестью о том, что советский офицер-танкист, Николай Фомич Лесницкий, геройски погиб на Курской Дуге. Ни брата, ни дома. Никого и ничего, что могло ее ждать здесь, на Родине. Лишь унижения и оскорбления. И нищета. Преподавать в школе ей запретили, в очередной раз обвинив в предательстве и обозвав фашистской шлюхой. И все же послевоенное время нуждалось в рабочей силе. Хрупкая девочка-веточка, пусть и взрослая, но слишком уж изящная, пошла на стройку, восстанавливая родное село. С ее присутствием со временем смирились, председатель сельсовета потихоньку выбил для нее место библиотекаря. А потом неожиданно посватался Колька-жид. Николай Ройтман, еврей, счетовод в колхозе. Соперников у него не было, никто не зарился на ту, что побывала в немецком плену. Калинка не раздумывала. Он стал ее первым и единственным мужем и мужчиной на всю жизнь. Совсем недолгую. Настроив мало-мальски бесхитростный сельский быт, оставив двух детей, Николай умер от пневмонии, когда младшей дочери было около тринадцати лет. Все еще молодая и красивая вдова давала от ворот поворот всем, кто пытался свататься. Клеймо 'предательницы' смылось, но память у Калинки осталась. А еще остались двое деток, которых нужно поднимать. Валентин и Мария.
— А ты босиком ходи, пусть ноги от земли силу берут, оно всяко полезно, — говаривала Акулина Фоминична Яринке, и внучка слушалась. Она всегда слушалась бабушку, потому что та всегда говорила что-то правильное, такое, что хотелось делать. Хотелось бегать босиком и ловить солнце ладонями, и пить парное молоко с ломтем свежего, еще теплого домашнего хлеба. Хотелось есть этот густой, сытный, невероятно вкусный борщ и лазать с баночкой на шее на высоченную черешню. И выдирать сорняки в огороде, и ловить рыбу, и бегать по лесу, придумывая сказки и строя домики из веточек.
Несмотря на изначально слабый и болезненный организм, к шести годам Яринка стала очень живым и вполне здоровым ребенком, который забыл даже про врожденный порок сердца. Не беспокоило оно, сердце, когда вокруг такая красота и тишина. Если бы этой девочке дали свободу выбирать, то она навсегда осталась бы в этой лесной сказке, приправленной пряным запахом травяных отваров, которые бабушка почему-то называла чаем.
Может ли быть что-то сильнее детской обиды, когда лишили сказки? Яринку лишили.
— Не поеду, — непримиримый взгляд исподлобья.
— Мать не слушаешь? — первая оплеуха сорвалась с руки Маши, окрасив щеку дочери в багровый.
— Кто бьет, тот и мать? — неслышно проворчала не по возрасту шустрая девочка и, резко развернувшись, побежала. Искали ее сутки, звали. Она не откликалась, прячась за деревьями в родном лесу, который знала до последней веточки. Наступившие сумерки вынудили Яринку пробраться тихонько на сеновал. Она не уходила из дому, но и не показывалась на глаза родителям. Бабушка молчала, безмолвно упрекая дочь за то, что та посмела ударить ребенка. Если бы старая женщина знала, что это были только первые побои, то ни за что не отдала бы свою Яринку, взяв на себя ее воспитание полностью. Но она не знала, не могла даже предположить, что ее дочь, ее кровинушка — жестокая властная женщина, не терпящая неповиновения. В своей семье Мария установила абсолютный тоталитаризм, и как с этим мирился Володька — неизвестно. Говорил, что любит. И, наверное, любил все же безумно.
— Яринка, я знаю, ты здесь и слышишь меня. Выходи, так нельзя, — тихий голос бабушки подействовал стократ лучше, чем крики и угрозы.
— Ах, ты ж! — Мария снова замахнулась на ребенка, едва девочка зашла в дом.
— Не смей, — привычно тихо произнесла Акулина Фоминична, и ее дочь вжала голову в плечи так, словно ее ударили.
Возвращаться в Снежное было грустно. Оставалась еще надежда, что скоро в школу, а туда Яринка хотела пойти, хотела так сильно, как и все дети. По крайней мере, в то время они, дети, все еще стремились учиться. Ее не взяли. Не хватило двух месяцев до семилетнего возраста, а тогда с этим было строго. Ребенок остался в одиночестве, высиживая долгие часы на подоконнике в ожидании, когда Сашка придет с учебы. С братом отношения заладились как-то сразу, а вот с сестрой Ларисой, старшей на четыре года, зародилось противостояние, которое впоследствии затянулось на всю жизнь. Как две капли воды похожая на мать внешне, старшая сестра унаследовала и характер Марии. И не могла терпеть мелкую приставучку, смотревшую едва ли не влюбленными глазами на красавицу-Лорочку. Яринка была презрительно обозвана малявкой и рыжей, хотя пшеничные кудряшки младшенькой лишь слегка подернулись медным оттенком.
— Не смотри на меня так! — рычала Лариса на мелкую, и та мгновенно зажмуривала свои огромные, на тот момент уже темно-зеленые, глаза. Лишь бы только сестра не ругалась.
— Почему она такая? — спрашивала Яринка тихонько у Сашки, пока никто не слышит.
— Какая? — пожимал непонимающе плечами второклассник-брат.
