Проснувшись, он рассказал сон гаремной болтушке, с которой провел ночь. Она же час спустя поведала обо всем Мбопе. На него это подействовало как набат. Мбопа принялся точить оружие.
Чака явно становился подозрителен, но все еще не хотел принимать никаких мер. Мысль о том, что братья с Мбопой могут обратиться против него, не укладывалась в голове Чаки.
На следующий день после обеда к нему привели бывшего капитана стражи, обвиненного в преступлении, которое зулусский закон карал смертью. Отставной капитан, потерявший в боях руку, был признан виновным, и Чака приговорил его к смерти, но спросил, не имеет ли он что сказать до того, как приговор будет приведен в исполнение.
— Ничего, Могучий Слон. Хочу только поблагодарить своего короля за то, что он разрешил мне потерять руку, служа ему, и попросить о милости: перед смертью я хотел бы повидать своего ребенка.
— Где твой ребенок? — спросил Чака.
— На расстоянии броска копья отсюда.
— Тогда принеси ребенка сюда и убей в моем присутствии, прежде чем тебя уведут на казнь.
— Байете! — воскликнул капитан и ушел за ребенком.
Когда пораженный горем отец подвел ребенка к королю, глаза Чаки увлажнились.
— Нет, воин, я только испытывал тебя. Ты отдал за меня свою руку, и это смывает с тебя клеймо преступления. А за верность награждаю тебя тремя коровами. Ступай с миром.
В конце дня небо обложили густые тучи, предвещавшие первую в этом сезоне грозу. Свет солнца стал желтовато-зеленым, облака на западе заалели.
Незадолго до захода солнца в этот день, 22 сентября 1828 года [140], к Чаке прибыло несколько жителей Натала. Он посылал их в страну пондо и пограничные земли за журавлиными перьями, а также за шкурами обезьян, виверр и других животных для королевского гардероба.
Из крааля Дукуза Чака отправился в другой, меньший крааль Ква-Ньякамуби, расположенный поблизости. Там он присутствовал при возвращении скота из вельда и принял рапорт воинов, посланных в страну пондо.
Туда же явились Дингаан и Мхлангана, чтобы засвидетельствовать свое почтение Чаке. Теперь они были готовы действовать, но зрелище короля, окруженного воинами, обескуражило их. Они отошли в сторону, чтобы посоветоваться с Мбопой. Он порекомендовал им встать за тростниковой изгородью, а оружие спрятать под плащиками. Дворецкий, перед которым уже маячили богатство и власть, проявил больше решимости, чем убийцы. Он проложил путь своим сообщникам. Чака бранил своих посланцев за медлительность, и Мбопа воспользовался этим.
«Мбопа ринулся на собравшихся с грозным ассегаем в одной руке и толстой палкой в другой. С напускной заботой о благе своего царственного хозяина он бросился на посланцев и принялся избивать их палкой, крича: „Как смеете вы докучать его величеству своими ложными россказнями?'
Посланцы немедленно пустились наутек. Двое пожилых приближенных поднялись, чтобы сделать замечание чересчур рьяному слуге. Ошеломленный Чака замолчал было, но затем издал пронзительный крик, и двоих приближенных вмиг не стало. Выбрав психологический момент, Мхлангана бросился на короля сзади и воткнул свой ассегай, как ему казалось, в левый бок Чаки. Однако благодаря плащику клинок пронзил только руку. Дингаан пришел брату на помощь, нанеся еще удар. Вскочив и обернувшись, Чака оказался лицом к лицу с убийцами.
— Это вы, дети моего отца, убиваете меня, — обратился он к ним с высоты своего огромного роста. Грозное величие брата заставило убийц испуганно попятиться. Разве может смертный перенести два таких удара? — Что я сделал, Дингаан? — продолжал Чака скорее с грустью, чем с гневом. — Что я сделал, Мхлангана, почему вы убиваете меня? Думаете, что станете править этой страной, но я уже вижу прилет „ласточек'[141]. Вы не будете править после моей смерти. Белые люди уже здесь[142].
Изо рта у Чаки пошла кровь, плащик сполз с его плеч. Затем он повернулся спиной к братьям и с царственным величием направился к воротам крааля. Но Мбопа догнал его и нанес королю удар в спину. Чака еще раз повернулся и воскликнул:
— Как! И ты, Мбопа, сын Ситайи, тоже убиваешь меня! Кровь хлынула у него изо рта.
— Я... я...
Но запас жизненных сил истощился; подобно срубленному дереву, он стал медленно клониться назад и, не сгибаясь, упал навзничь. Даже смертью своей он вселил страх в сердца трех убийц, ибо кто и когда видел, чтобы человек умирал таким образом?»
Долгое время убийцы простояли в полной растерянности, сохраняя мертвое молчание. Они пристально глядели на огромное тело, лежавшее на спине и даже после смерти сохранявшее ореол величия. Только когда широко раскрытые глаза подернулись поволокой, они уверились в том, что Чака действительно мертв, и потихоньку ушли — братья короля отправились в свои краали, расположенные в трех-четырех милях отсюда, а Мбопа — на поиски двух пожилых приближенных, чтобы убить свидетелей преступления. Это ему удалось, и он распространил слух о том, что убийство совершили посланцы, доставившие перья и шкуры.
Услышав эту весть, все население Дукузы бежало в леса, провозглашая: «Гора обрушилась. Властитель мира мертв». Они боялись, что небо упадет на землю или произойдет иная катастрофа.
Даже Мбопа покинул столицу и провел ночь в краале Дингаана. Его и без того напряженные нервы не выдержали зловещей пустоты двух тысяч хижин и ужасающего воя и хохота гиен.
Только один человек оставался в покинутой всеми столице — Пампата. Как и все, она узнала страшную новость, когда уже наступили сумерки. Пампата ничего не смогла разузнать: никто ничего не знал, все были охвачены паникой и думали лишь об одном — как бы скорее выбраться из Дукузы. Как только Пампата бросилась искать тело Чаки, вспышка молнии словно расколола небосвод; вслед за тем раздался удар грома, потрясший землю.
Но это не остановило Пампату, хотя молния сверкала все ярче, а гром гремел с чудовищной силой. Дождь, однако, еще не начался, потому-то молнии и были такими яркими.
Когда Пампата приблизилась к маленькому краалю Ньякамуби, новая ослепительная вспышка осветила местность, и женщина увидела в нескольких ярдах от себя тело короля.
Зарыдав, Пампата бросилась на землю рядом с останками любимого и принялась гладить его лицо. Она не могла, не хотела верить, что ее возлюбленный — этот титан ее мира — мертв. Но тут молния осветила его лицо. Пампата увидела остекленевшие глаза и, не в силах больше бороться с неумолимой истиной, издала пронзительный вопль отчаяния, а потом надолго застыла, как бы погрузившись в транс.
Наконец полил дождь. Это словно раскрыло шлюзы в ее глазах, которые до того оставались сухими. Дань ее сердца смешивалась с данью небес и смывала безобразные следы убийства с окровавленных уст и огромного тела.
Наконец буря улеглась. Появились гиены, которым инстинкт подсказал, что город пуст. Тонкий нюх скоро привел их к мертвому телу. Они относились без всякого почтения к знатности и даже королевскому достоинству, но после гибели Чаки родилась легенда о том, что гиены не касаются умерших вождей, так как всю эту страшную ночь Пампата стерегла труп вождя.
Трусливые гиены не приближались ближе чем на десять ярдов — они боятся живых так же, как не страшатся мертвых, умирающих и вообще беспомощных людей, даже спящих. Не в силах овладеть добычей, звери образовали круг, в центре которого находилась Пампата, и подняли отвратительный вой, так сильно смахивающий на безумный хохот. Время от времени Пампата отгоняла их жердью, которую вырвала из ворот. То, что у нее в руках была увесистая палка, удерживало гиен на почтительном расстоянии. Прогнав хищников, она снова становилась на колени подле тела своего короля, покинутого всеми, кроме нее.
Наконец наступил рассвет, и гиены ушли в свои лесные убежища. Но они оставили за собой множество следов, располагавшихся по кругу, а это не могло не вселить страх в сердца тех, кто явился позднее. Пампата уже стерла следы своего пребывания и, попрощавшись с Чакой, укрылась в ближайшей хижине.
Сначала она хотела убить себя на теле возлюбленного, но подумала о том, что его могут лишить приличествующего ему погребения. К тому же она знала, что должна предупредить о гибели Чаки премьер-
