Я присел на свободный ящик с твердым намерением ждать Гаджи до тех пор, пока до отхода «Урала» не останется пять минут, и только тогда я могу с чистой совестью возвращаться, как сделавший все возможное в пределах своей компетенции.
Магнитола играла музыку местных исполнителей. Я не могу сказать, что все они на один манер — это неправда. Но и отличить песню Северного Кавказа от среднеазиатской или индийской я тоже вполне в состоянии. Кстати, для этих мест она подходила идеально. Строго говоря, на мой взгляд, народную музыку надо слушать там, где она создавалась. Лезгинку — в горах; «Полюшко поле» — в поле, само собой; а «степь да степь кругом» — естественно, в степи. Глупо орать хриплыми пьяными голосами песню о степи посреди многомиллионного города, где куда ни плюнь, а в кого-нибудь попадешь, а чтобы залезть в автобус надо обладать мощью старины Шварца.
Под мирное шлепание карт и убаюкивающую мелодию я почти задремал. Через силу все-таки поднял руку и посмотрел на часы. Блин, осталось пятнадцать минут. Теперь точно аут: жратвы не привез, бойца упустил. Съедят меня сегодня с говном. Мысленно я уже начал репетировать оправдательную речь.
На мгновение в палатке стало светлее, это распахнулся вход, и я облегченно перевел дух. Гаджи все- таки пришел, и на моих часах оставалось еще десять минут.
Он явно чем-то был расстроен, и хотя он узнал меня, поздоровался слегка суховато, что, вообще-то, я от него не ожидал. Когда же я сказал про Сэма, он начал бурчать что-то себе под нос, но куда слазил, повернулся, что-то пробормотал, и выставил передо мной две банки свиной тушенки, две банки тушенки говяжьей, и банку птичьего мяса. Я рассовал полученное добро по всем карманам, пожал ему руку, причем улыбался как можно шире и убедительнее, и откланялся.
До «Урала» мне пришлось мчаться галопом.
Паче чаяния, а точнее, просто потому, что я привез все желаемое Сэмом и Васей, и даже несколько более того, никаких разборок чинить со мной из-за болящего Бабаева они не стали. Рац даже сказал, что сам сообщит Скруджу эту не слишком приятную новость, и я могу расслабиться. Я расслабился.
Мое расслаблению поспособствовало еще и то, что меня пригласили к столу, а стол был неплох. Хотя Вася и читал мне лекцию о полной невозможности достать что-нибудь бодряще — веселящее, это была полная лажа. На самом деле предприимчивый Поленый несколько ранее лично съездил к Гаджи и получил от него дрожжи и сахар. Путем нехитрых химико-биологических действий ему удалось получить не водку, конечно, но пищевую, спиртосодержащую жидкость определенной крепости. Крепость была не слишком высокая, зато этого пойла было много.
Компания была приличная. Помимо нас троих в углу палатки сидел по-турецки Логвиненко, возился с магнитолой маленький командир гранатометчиков Рома Инин, и конечно, ну куда же без него! прапорщик Гусебов. Да кроме того, пока я лицезрел почтеннейшую публику, в палатку залез Маркелов, отчего сразу стало как-то очень тесно. Он скинул свои сапоги и полез по застеленным одеялам к противоположной стене, а я разуваться не стал, и потому присел не край около входа.
При взгляде на стол, где уже красовались все доставленные мною банки, меня намного более радовало наличие сырого, порезанного на дольки, лука, и большая банка соленой капусты. От одной только мысли о том, что это можно будет скоро съесть, слюна у меня стала выделяться так, что знаменитым собакам Павлова за мной было не угнаться. Наверное, Вася заметил голодный блеск в моих глазах, потому что странно усмехнулся, и стал доставать колпачки от снарядов, которые должны были послужить нам заменой рюмок или стопариков. Кстати, по объему колпачки вполне соответствовали. Плюс ко всему, они обладали одной исключительно полезной особенностью: поставить их было нельзя — падали на бок. Поэтому все налитое надо было выпивать, иначе спиртное просто-напросто вылилось бы, а держать посуду в руке, демонстрируя всем, что ты недопиваешь, было просто неприлично.
— Скрудж сюда не заглянет? — озабоченно спросил Рома, который было очень исполнительным и аккуратным офицером, и вот-вот должен был получать повышение. Никаких конфликтов с руководством ему не хотелось.
— Успокойся, — вяло махнул рукой Сэм, — не заглянет. Он с Косачем уехал на ПХД на совещание. Это надолго.
Все засмеялись. Я лично не сомневался, что капитану придется тащить упирающегося и завывающего анархические песни Косача в свою штабную землянку волоком. Замполит удержу не знал — гулять так гулять, стрелять — так стрелять. А что совещание на трезвую голову не пойдет, в этом никто и не сомневался. Не так часто они проводились, а главное, я слышал это сегодня краем уха, у Дагестанова просто какой-то праздник был сегодня, кажется, день рождения.
Его день рождения стал и нашим маленьким праздником, хотя он сам вряд ли подозревал об этом. И это было хорошо.
Сэм включил свою любимую песню группы «Мистер Малой» — «Буду погибать молодым» — и приступил к разливу самогона. Он черпал его эксклюзивной, в смысле, не закопченой и относительно чистой, кружкой, и разливал всем по колпачкам.
— За победу! — сказал веско наш артиллерист, и опрокинул в себя то, что осталось в кружке после разлива.
Я глотнул, и горячий комок покатился вниз по пищеводу в желудок, и слегка захорошело. Теперь мои руки сами потянулись к капусте, на которую я так долго и с таким вожделением смотрел.
После второго колпачка жизнь показалась мне не такой уж и плохой штукой, холод и грязь стали вполне терпимы, а язык начал развязываться. Теперь надо было смотреть за тем, чтобы не сказать чего лишнего. И Гусебов, и Маркелов во хмелю отличались повышенной обидчивостью, и если претензии прапорщика вполне можно было пережить, то лейтенант мог так дать в глаз, что я бы потом недели две ходил бы как актер Куравлев в фильме «Семнадцать мгновений в весны». Если бы, конечно, не получил сотрясение мозга — тогда точно труба.
Поэтому после третьей рюмки я вообще забился в уголок и в приятной неге тупо смотрел на крышу палатки, попав вне времени, вне пространства — куда-то в свободный полет духа и мерцание эфира…
Дальнейшее помню смутно. Помню передвижения по земле, которая то приближалась ко мне, то отступала вдаль, словно в перевернутом бинокле. Серое небо грозилось опрокинуться мне на голову, а громкие звуки чудовищно раздражали. Желудок во чреве болтался как набитый мешочек соли на тонкой веревочке, а спуститься в землянку было так трудно, что я два раза падал на колени.
Потом я удивился, что Папен не играет за сборную Франции, а у паразита Алиева нет в запасе ни одного мандарина. Потом темнота…
Все же молодость — это здорово! Проснулся я одним рывком в четыре часа. И хотя во всем теле и голове ощущалась похмельная тяжесть, все же ни острой головной боли, ни тошноты, ни липкого холодного пота не наблюдалось. И дежурство свое я проспал всего на час.
Однако именно это и настораживало. Где же Вася? Что же он не разбудил меня? Я поднялся на ноги и осмотрелся, на сколько мог, в темноте землянки. Так, по углам валялись Папен, Алик и Рамир. В центре расположились крикуновцы — Кузин и Куватов. Васи не было. А кто же тогда на позиции?
Сильно хотелось пить. Я подергал фляжку — пуста. Значит, все, что было, вылакал еще вчера. Надо искать Раца и спросить у него; у него могло остаться.
Я двинулся к выходу, но движение привело в действие какие-то дремавшие механизмы: в моей голове щелкнуло, и я на секунду подумал, что она может разлететься как гнилой арбуз от удара пьяного бахчевника. Почему пьяного? А черт его знает, почему они всегда все пьяные? Проколют молодой арбуз шприцем, выпустят в него спирт, а потом, когда он созреет, жрут его и балдеют.
Эти мысли вызвали во мне резкое чувство ностальгии по дому — по арбузам, по бахчам, по возможности дрыхнуть до полного восстановления работоспособности. Ну и прочее.
Голова утихла. Еще на всякий случай постояв в неподвижности, я все же решился сделать два шага и выглянуть из палатки. Эти шаги дались мне несравнимо легче, и теперь я уже значительно более уверенно, поеживаясь от острого холодного утреннего ветра, побрел вверх, к нашим минометам, где, как я был уверен, и находится сейчас, как обычно невозмутимый и сконцентрированный, Вася.
А вот и дудки! Никакого Васи там и не было. А сидел там одинокий и худой сержант Крикунов. От удивления я чуть не облегчился на месте. Крикунов сидит на позиции, а бойцы из расчетов спят! Небывалое бывает!
— Что с тобой, Толик? — спросил я, попытавшись изобразить иронию, как это понимать? Ты здесь, а
