Вы избавили меня от лишних хлопот. Сердечно благодарен!
Мне показалось, что я слышу рев и шипение, с которыми лава моего темперамента изверглась наружу. Рука сама собой сжалась в кулак и метнулась вперед. Задохлик как раз переглядывался с подзащитными и был, что называется, «сидячей уткой». В том смысле, что спасли его не отличные рефлексы, а мое пятничное невезение – в самый ответственный момент он взял да и отодвинулся, и вся мощь моего выпада обратилась против меня.
Раздался оглушительный треск, вырванная с корнем будка повалилась. Задохлик отскочил с девчоночьим визгом, а я впечаталась головой в пол, едва прикрытый тонким ковролином. Перед глазами засверкали искры, и где-то далеко за гулом в ушах отцовский голос укоризненно заметил: «Не умеешь ты вовремя заткнуться, Ванда! Ох, не умеешь!»
Очнувшись, я не сразу сообразила, где нахожусь. Это был определенно не зал суда. Только некоторое время спустя – по мере того как отдельные предметы проступали из однородной блеклой мглы – до моего оглушенного сознания начало доходить, что это больничная палата.
С одной стороны от меня торчал поднос на рычаге (на такие ставят еду и лекарства для лежачих больных). С другой что-то свисало – как оказалось, пустой пластиковый контейнер для внутривенных вливаний с тонким шлангом, ведущим к моей руке. Цветное пятно впереди оказалось пейзажем у двери, а белое сбоку – окном с частично опущенными жалюзи. Все по отдельности было мне знакомо, но вместе взятое не имело смысла.
Вдали послышался ритмичный поскрипывающий звук. Приблизившись, он замедлился. Дверь отворилась, вошла медсестра в розовой униформе травматологии и матерчатой обуви наподобие кроссовок, с полным пластиковым контейнером, братом-близнецом того, что тянул щупальце к моей руке. Сестра гудела себе под нос веселенький мотивчик и не замечала, что глаза у меня открыты, пока не перестала суетиться у постели. А заметив, одарила меня профессиональной улыбкой:
– Доброе утро, миссис Лейн! Приятно снова вас видеть!
На миг мне померещилось, что ее улыбка выезжает за пределы лица, и это вызвало какие-то неуловимые, но неприятные ассоциации. Круглые щеки совершенно скрыли глаза. Впрочем, это недолго занимало меня – при попытке ответить па приветствие я издала только невнятный хрип. Горло словно хорошенько продрали наждачной бумагой.
– Дорогая, вам совершенно ни к чему так напрягаться. – Медсестра потрепала меня по плечу, – отдыхайте, приходите в себя, а там, глядишь, и голос вернется.
Она наклонилась подоткнуть и повыше натянуть одеяло, отчего я ощутила себя ясельным ребенком во время тихого часа.
– Миссис Лейн… могу я называть вас просто Вандой?
Я кивнула и тут же об этом пожалела: череп отозвался резкой болью, о которой обычно говорят «пронзило, как вертелом». Внизу живота сразу отозвалось. Такая массированная атака вызвала приступ паники, и это, должно быть, отразилось на моем лице. Широченная улыбка медсестры несколько померкла, щеки опали и стали видны глаза, в которых сквозило явное беспокойство. Меня снова потрепали по плечу.
– Ну, ну, Ванда! Прийти в себя на больничной койке – это, конечно, не сахар, но и не конец света. Даю слово, все будет в полном порядке, а мое слово чего-нибудь да значит. У нас в семье врунишек отродясь не водилось. – Она закусила губу и неуверенно предложила: – Хотите, я позвоню кому-нибудь? Вы только скажите куда.
Я едва заметно повела головой из стороны в сторону – людей настолько родных и близких у меня не было.
Улыбка засияла снова, но была теперь заметно более натянутой – как обычно, когда выясняется, что сообщать о несчастном случае некому. В ладонь мне лег дистанционный пульт.
– Ну, так или иначе, вы на моем попечении. Зовут меня Вера. Если что-нибудь потребуется, нажмите вот эту кнопку, и я прилечу, как на крыльях.
Мне уже кое-что требовалось – хоть немного увлажнить наждачную бумагу у себя в горле. Не рискнув вторично открыть рот, я повела глазами в сторону подноса, на котором еще раньше присмотрела графин с водой и стакан. Взгляд был понят правильно.
– Пить хотите?
Я бледно улыбнулась в знак согласия, надеясь, что просьба будет немедленно удовлетворена. Однако медсестра только покусала губу.
– Видите ли, дорогая моя, у вас так долго не было во рту ни маковой росинки, что… словом, не мне решать, можно ли вам пить. Пойду позову доктора Харленда. Он будет счастлив узнать, что вы уже в сознании, и, может быть, позволит дать вам немного воды.
С этим малоутешительным заявлением, поскрипывая тапочками, Вера вынесла свою широчайшую улыбку за дверь, а я сделала еще одну попытку оглядеться. Однако удерживать взгляд в фокусе оказалось такой трудной задачей, что пришлось прикрыть веки и расслабиться, чтобы перестали ныть хотя бы глазные яблоки. Конечности ощущались свинцовыми, и хотя шевелить ими я в принципе могла, это ужасно утомляло.
По местной радиотрансляции передавали что-то знакомое, но прежде чем мне удалось вспомнить, что именно, музыка стихла. Подняв веки, я уперлась взглядом в графин. Увы, телекинетических способностей за мной никогда не водилось. Вся надежда была на доктора Харленда.
Ничего не происходило, как мне показалось, очень долго, но, в конце концов, дверь все же соизволила открыться. Вслед за Верой в палату вошел мужчина в белом халате. Усевшись у постели, он тоже принялся улыбаться.
– Привет, Ванда! Я доктор Харленд, ваш лечащий врач.
К тому времени жажда стала едва выносимой. Я опять принялась делать Вере знаки глазами, однако она упорно отказывалась их замечать. Тогда я сконцентрировала внимание на докторе как на своем единственном спасителе.
– Это очень хорошо, что вы наконец, очнулись, – вещал этот аккуратный смуглый коротышка с глазами
