— Попытаюсь устроиться в Кубсоюз...
— Почему «попытаюсь»?
— Устроюсь...
— Именно так. А потом?
— Организую ячейку.
— Кстати, имейте в виду: ячейка — очень модное слово у большевиков. Советую чаще его употреблять. Кубсоюз — то, что надо, но я бы отдал предпочтение небольшой артели. Надежнее, все на виду.
Мацков терпеливо выслушивал инструктажи, задания и, кажется, все понимал, но Дробышев и Намитоков еще и еще раз напоминали, уточняли, что он должен делать в России.
— Как можно быстрее установите связь с полковником Бересневым, который должен находиться в станицах Самурской или Ханской. Полагаем, что он придерживается данных ему инструкций, однако мы весьма обеспокоены продолжительным молчанием полковника. Так ему и передайте. Не найдете Береснева, попытайтесь связаться с самим Рутецким-Беловым и у него наведите справки относительно посланной к нему связи.
Мацков обещал выполнить это задание Дробышева, хотя в душе сомневался в успехе такой миссии. Поинтересовался паролем для связи с Бересневым.
— Пароль получите, — сухо сказал Намитоков, дав понять, что всему свое время.
От опекунов Мацков узнал, что незнакомый ему Береснев, ранее заброшенный на Кубань, якобы сколотил отряд зеленых чуть ли не в триста человек и должен был поддерживать отряд полковника Рутецкого-Белова. Еще поручалось привезти или найти возможность переслать в Константинополь не больше и не меньше как декларацию, в которой бы содержалась просьба представителей отделов о несогласии с монархическими тенденциями в среде кубанской эмиграции, претендующей на представительство Кубани за границей. Мацков не сразу понял смысл этой просьбы Дробышева и просил разъяснить ему подробнее.
— Декларация — это своего рода грамота, — пояснил Дробышев, — которая давала бы формальное право заграничной кубанской раде сноситься с иностранными державами, заключать с ними военные и экономические договоры.
Он посмотрел на Мацкова и, не будучи уверенным, что до него дошло, добавил:
— Отделы как бы и нас уполномочивают от имени Кубани вести внешние дела.
Дробышев напомнил и о прожекте, над которым корпел, и просил поинтересоваться у казаков, как они отнесутся к положениям, касающимся иногородних.
За всеми этими потугами Дробышева стояла грызня в стане эмиграции между монархистами и самостийниками из-за дележки подачек на пропитание, которые подбрасывали французы, англичане и американцы. Но об этом на инструктажах умалчивалось.
— Какая у вас возможность! Какая возможность! — подбадривал Дробышев Мацкова. — Успех вашей благородной миссии обеспечен и тем, что вы человек грамотный. Если хотите — светлячок в темной, забитой нуждой мужицкой массе, к которому, вот увидите, потянутся казаки, как мотыльки на свет. Нужно только умело ловить мотыльков.
На этом подготовка к заброске Мацкова в основном закончилась. Обучение зашифровке донесений, которые он должен был направлять в Константинополь, откладывалось на самые последние дни, когда Мацков будет уже на судне.
В сентябре 1922 года его с трудом устроили помощником повара на плавающий под турецким флагом корабль «Гурдистан», направлявшийся в Батум за марганцем. А через месяц, в хмурый, но еще теплый день Зимин-Мацков снова оказался в грузинском порту, откуда ему предстояло пробраться по знакомой дороге на Кубань.
6
Подъесаул Малогутий, захваченный чекистами оперативной группы Андрея Крикуна, сидел перед ним на допросе настороженный, в его маленьких звериных глазках ничего нельзя было разобрать. Он все еще прислушивался к каждому шороху, как будто вокруг был лес. Все это было уже позади, закончилось, но он не мог освободиться от чувства затравленности. Потом его охватила опустошенность. Он не мыслил себе жизни без нагана в руках и чувствовал себя неловко на допросе с незанятыми руками.
Свое донесение он так и не отправил за границу. Когда Крикун спросил, кому конкретно заготовил он свое послание, Малогутий после недолгих колебаний с неохотой признался:
— Генералу Улагаю.
— Улагаю?
— Ему.
Крикун подшил в «дело» конверт и отложил на некоторое время донесение, чтобы разобраться с его автором, подумать, как можно употребить эту бумагу для непосредственного выхода на Улагая. Использование рекомендательных писем как визитной карточки для представления нужной особе было принято в высшем обществе с давних пор. Над этим и задумался Крикун.
Молчаливая скромность Крикуна хорошо была известна всем, кто с ним работал. В его характеристике в «личном деле» отмечалось:
«Тов. Крикун — один из скромнейших и преданных членов РКП(б). Он способен вывести всех на чистую воду».
Что же касается Малогутия, то он так и не узнал, что рядом с ним долгие месяцы жил один из тех самых «верных советских служащих», который делил с ним все тяготы лесной жизни, ходил по опасным извилистым тропам в горах, чтобы разложить банду изнутри, вывести ее на засаду чекистов, передать в руки закона. Нелегко ему было войти в доверие к бандитскому вожаку Малогутию, невыносимо трудно было жить среди бандитов, которые звериным нюхом ловили малейшие подозрительные запахи и сразу, как разъяренные звери, разрывали на куски свою жертву. Но Николай Гуляев, не раз стоявший под дулом револьвера самого Малогутия, справился с данным ему поручением. Это он привел остатки банды на зимовку, которую заблаговременно подготовили чекисты. А указал ему то место Андрей Крикун.
Теперь Гуляев сидел в кабинете на «допросе», уставший, много переживший и еще не освободившийся от потрясений лесной жизни, заросший густой черной бородой. Он рассказывал не столько о выполнении им задания, сколько о самих бандитах и их главаре Малогутий, у которого исполнял роль писаря и не раз писал под его диктовку отчеты для заграницы.
— Отчеты? Это интересно. Кому они предназначались? — спросил Фролов, начальник отдела ЧК.
— Для передачи за границу.
— Отчеты и нам нужны. Борьба с бандитами далеко еще не закончена. Гибнут люди, достается и нашему брату. Вы успешно выполнили задание рабоче-крестьянской власти по борьбе с контрреволюцией, на деле доказали свою преданность пролетариату России, мировой пролетарской революции, поэтому принято решение о зачислении вас на работу в ЧК.
Гуляев встал и стоя слушал Фролова. От неожиданности он не сразу нашел что сказать. Фролов видел, как волновался бородач, понимал, как ошарашил Гуляева своим предложением, и решил чуть смягчить разговор.
— Брат твой давно служит в ЧК, и по его рекомендации зачисляем тебя. Кто же лучше брата тебя знает и кто лучше его может за тебя поручиться? Правильно я говорю, товарищ Гуляев?
Гуляев хотел было сказать, что его отец — полковник царской армии, что он сам пять лет, с 1912 по 1917 год, учился в Одесском юнкерском училище, а затем, уже после Октября, кончал Пятигорское реальное, несколько месяцев служил рядовым в гусарском дивизионе. Гуляев не питал особой симпатии к белому движению, но, подхваченный мутной волной контрреволюции, как сын белого офицера, оказался на какое- то время в стане бело-зеленых. Сейчас он стоял перед Фроловым, обо всем этом вспоминал и сожалел, но из прожитого выбросить ничего не мог. Его брат Юрий работал в ЧК. Однажды братья с помощью Крикуна
