молчаливое забвение покрывало необъявленную войну. Дружно молчали и журналисты, и литераторы, и все шумное общество служителей пера и голубого экрана, послушно накинувшее платок на свой широкий рот. Это потом они с милостивого позволения властей зашумят об афганских событиях, с наслаждением вздымая всю грязную муть этой странной войны. Но во время самой войны не было в новостях ни этой войны, ни самих ее участников – измученных молодых ребят, заживо брошенных в жаркую топку кровопролитных боев. Поэтому и платили солдаты всем этим газетам тем же равнодушием. И употребляли как туалетную бумагу, несмотря на часто мелькающие на страницах знакомые всем портреты, облагороженные золотыми звездами.
Шульгин так и не нашел ничего подходящего среди многочисленных газетных полос. Только спасенному ишаку чем-то понравились хрустящие листы газетной бумаги. Он тщательно обнюхал плоские серые лица, ряды звезд на широкой груди, длинные шеренги делегаций, бесконечные полосы бледных трибун, лизнул сломанный на сгибе державный нос и вдруг смял губами газетные полосы. Рваные обрывки качнулись в уголках губ и медленно поползли в утробу.
– Батюшки, смотрите, жрет, – раздался чей-то вопль.
Но только ничего не смутило голодного ишака. Ни едкий вкус типографской краски, ни пресная жвачка газетной бумаги, ни взволнованные крики солдат.
Он подобрал губами следующий газетный лист и потащил его неуклонно в утробу под восторженные крики орловских ребят.
– Во-от дает… Трескает… без соли и сахара!
– Даже чаем не запивает…
– Лопает, паразит, нашу политинформацию…
– Жрет политику партии вместе с трибунами…
Ишак прожевал газетный лист и снова потащил за угол скомканные ряды серых пиджаков. Глаза у него прикрылись от блаженства.
– Давай, давай, – азартно подначивали солдаты.
– Почему я не осел? – взвыл Матиевский. – Почему мне эти газеты без надобности? Почему я не всеядный? – Он даже встал на корточки рядом с ишаком и попробовал жевать кусочек «Правды», но только выплюнул в сторону. – Какая страшная гадость – эта наша «Правда»…
Ишак съел почти всю кипу газет с молчаливого согласия Шульгина, который не мешал солдатам развлекаться. Один только Осенев беспокоился.
– Может, хватит, ребята? Отравится же, бедняга, этой газетной баландой.
Но только ишаку вовсе не становилось плохо. Даже наоборот. Он повеселел, задрал голову и радостно взревел: «И-и-а-а-а…» Окинул взглядом рогочущих солдат и вдруг отчетливо выделил глазами Осенева. Короткими шажками подошел к взволнованному пулеметчику и неожиданно для всех сунул свою голову ему под мышку. И блаженно застыл.
Смех замер. Солдаты недоуменно уставились на замершего ишака, на его застывшую под мышкой Осенева морду, на кисточку хвоста, по-собачьи хлеставшую по бокам.
– Любо-овь, ребята, – хохотнул Матиевский. – Что хотите думайте, но это любовь…
Но только никто уже не думал смеяться.
– Благодарная животная… С понятием! – протянул кто-то.
– Вот тебе и четыре ноги!
– Знает, что почем…
– Кстати, – задумчиво сказал старшина, – почему этот боец у нас без фамилии? Непорядок. Ноги имеются, голова имеется, прическа почти по уставу, а имени не имеется. Нужно дать бойцу фамилию.
– Ага, – радостно подхватили вокруг, – это же строевой осел пятой мотострелковой роты, подразделения горных стрелков. Политически грамотный боец. Во-он сколько газет сожрал. Должен иметь анкетные данные…
Матиевский взмахнул руками:
– Национальность у него восточная. Следовательно, быть ему Абдуллой.
Громкий хохот перекрыл его слова.
– Ну, ты даешь, снайпер…
– Ты у осла между ног посмотри…
– У этого Абдуллы кое-какой принадлежности не хватает, чтобы быть мужиком…
Матиевский слегка нагнулся, растерянно открыл рот и хлопнул себя по шапке.
– Промашка вышла… Извиняюсь… Абдулла отменяется. Пусть будет Гюльчатай.
Уши названной Гюльчатай вздрогнули и согласно прижались. Она еще глубже сунула морду под мышку Осеневу, протяжно вздохнула и закрыла глаза.
21
– Не верю я этому, Елена Сергеевна, голубушка, просто не ве-ерю, – тягуче бормотал начальник медслужбы, вытирая хрустящим вафельным полотенцем чисто вымытые после недавней хирургической операции руки. – Не мог Андрей Николаевич такое сотворить со своим солдатом. Просто не мо-ог.
Елена молчала, уткнувшись лицом в голубое стекло операционной.
– Зато какой удар! Фантастический… – отозвался один из молоденьких хирургов, посмеиваясь. – Семь швов наложили на бровь этого дюжего узбека. Еле-еле глаз спасли. Веки, как бумажные, разлетелись. Это надо было кувалдой так с размаху долбануть. А Шульгин, говорят, всего один раз и приложился. Тяжелая же у него рука. И нрав, наверное, крутой…
– Помолчали бы вы, голубчик, – раздраженно заметил майор. – Не по сути говорите. Дело вовсе не в фантастическом ударе. Дело именно в причине, в какой-то фантастической причине, которая вынудила Андрея Николаевича так поступить…
Он перевел дыхание с одышкой.
– Не так уж часто наши офицеры бьют своих солдат. И делают они это не ради удовольствия. А Шульгину вообще нет нужды применять физическую силу. Он и так обладает огромным влиянием на подчиненных. Да он бровью шевельнет, и все…
Майор нахмурился, озабоченно поглядел на застывшую ледяной статуей безмолвную Елену.
– Тут, по-моему, была не простая ситуация, на которую так бурно среагировал Андрей Николаевич. Тут был какой-то исключительно случай. И мне кажется, я догадываюсь, в чем тут дело…
Оживающая Елена медленно развернулась в сторону лысеющего майора, грустно улыбающегося в густые пшеничные усы.
– Дело в том, дорогие мои, что у этого огромного великана, как там его… Касымова, в настоящее время идет ломка…
Елена удивленно повела бровью.
Озадаченно вздрогнули другие врачи.
– Вы, молодежь, мало в этом разбираетесь. А я подобные признаки замечаю сразу. Я уже взял соответствующие анализы, но почти уже уверен, что молодой человек, поступивший к нам, несомненно, законченный наркоман.
– Во-от это сюрприз… – гулко воскликнул один из хирургов.
– А вы как будто впервые слышите, что Афганистан полон наркотиков, – майор сложил руки на животе. – Здесь можно найти любой наркотик, на любой самый извращенный вкус. Но более распространенный и самый доступный – это афганский «чарс». Любой солдат может обменять полную горсть этой дряни всего на пару чистых носков. Доступ наркотика на территорию полка так же прост, как течение этой вот речки вдоль полкового ограждения.
Майор кивнул в сторону шумящей за стенами медсанбата горной реки.
– Видно, у этого парня не оказалось достаточного количества «чарса», чтобы утолять постоянную дневную потребность. Или он просто не смог пополнить запасы в боевых условиях. Вот и началась ломка. И отсюда непредсказуемое поведение. Я не удивлюсь, если он угрожал своим друзьям и Шульгину оружием. Ведь он был опасно вооружен. Он пулеметчик, не правда ли?..
Елена согласно кивнула головой, вспоминая Касымова при последнем своем свидании с Шульгиным на вертолетной площадке.
– И я представляю, как трудно было Андрею Николаевичу в наисложнейших боевых условиях
