организма среди трудностей внешнего мира он с самого начала оказывается непригодным и даже в высокой' степени опасным. Под влиянием стремления организма к самосохранению этот принцип сменяется 'принципом реальности', который, не оставляя конечной цели — достижения удовольствия, откладывает возможности удовлетворения и временно терпит неудовольствие на длинном окольном пути к удовольствию' [157] с.39]. 'Все это чрезвычайно элементарно, — писали Л. С. Выготский и А. Р. Лурия [51] с.6], — азбучно, и, по- видимому, принадлежит к числу неопровержимых самоочевидных истин'.
И тем не менее здесь есть целый ряд невыясненных вопросов. Первый из них касается степени самостоятельности принципа реальности. У З. Фрейда нет однозначного ответа на этот вопрос. В одних случаях он называл принцип реальности модификацией принципа удовольствия, в других говорил, что принцип реальности сменяет принцип удовольствия. Но в целом принцип реальности, по Фрейду, оказывается стоящим на службе у принципа удовольствия и не имеющим самостоятельности. В каком-то смысле это верно, особенно когда под реальностью понимается вещная, материальная реальность, однако нам кажется, акцент должен быть несколько смещен. Раз следование реальности настолько важно, что без него жизнь в трудном мире была бы попросту невозможна, то нужно предположить, что из ситуативных необходимостей подчиняться реальности рано или поздно рождается надситуативная, глобальная установка следовать ей. Конечно, генетически она развивается под влиянием принципа удовольствия и из него, точнее из соответствующих ему жизненных процессов черпает свою энергию, но в конце концов эта пуповина рвется, и в жизненном мире появляется новый, не сводимый ни к чему закон — принцип реальности.
Второй, более важный, вопрос связан с выяснением внутренних психологических механизмов реализации принципа реальности. Этот принцип имеет как бы две стороны. Одна из них обращена вовне и состоит в стремлении обеспечить адекватность внешних движений предметным условиям ситуации за 'счет точности психического отражения этих условий, вторая — внутрь. Ее назначение состоит в том, чтобы сдерживать возможные эмоциональные взрывы, которые в силу 'простоты' внутреннего мира постоянно грозят при неудовлетворенности потребности разрушить своим хаотическим всплеском всю сложно организованную деятельность, направленную на отсроченное удовлетворение потребности. Другими словами, внутренняя ипостась реалистической установки — это механизм терпения.
Рассмотрим хронотопическую структуру этого механизма. Выше мы установили, что хронотоп описываемого сейчас типа феноменологически может быть выражен как 'это всегда' во внутреннем аспекте и 'здесь-и-там', 'теперь- и-тогда' — во внешнем.
Что это значит? 'Это всегда' означает, что 'сознание' субъекта всегда занято одним и тем же: на одно ('это'), составляющее предмет его потребности, устремлены все его чувства, ожидания, активность. Он весь в этом отношении к миру, ничто другое для него не существует. И точно так же, как данное отношение заполняет собой весь пространственный Горизонт его жизни, оно покрывает собой и всю временную перспективу ее ('всегда').
Что касается внешнего аспекта хронотопа, то он существенно изменен по сравнению с первым типом. Предмет потребности может быть как в непосредственном соприкосновении с субъектом, точнее, с органом потребления, так и на некотором отдалении. То же касается и временного аспекта. Но главное для характеристики трудного жизненного мира, в отличие от легкого, не само по себе такое объективное обстояние, а то, что оно 'схватывается' субъектом с помощью особых психических форм (феноменологически означенных 'там' и 'тогда'). За их счет психологический мир субъекта расширен и дифференцирован по сравнению с инфантильным. Если в последнем никаких субъективных 'там' и 'тогда' быть не могло, а объективная отсроченность и удаленность блага оборачивалась внутренней эмоциональной катастрофой, то теперь эти феноменологические 'там' и 'тогда' могут аккумулировать в себе всю эту эмоциональную энергию, делая возможным контроль над нею. Доводя дело до предельной рационалистической упрощенности, можно сказать, что неудовлетворенность единственной потребности, из которой состоит вся жизнь субъекта, ощущалась бы им как конец этой жизни, как смерть, если бы он не знал, что где-то 'там' есть источник жизни и когда-нибудь 'тогда' он может быть достигнут.
То же самое можно выразить иначе, на языке эмоциональных категорий: если при отсутствии форм 'там' и 'тогда' эмоциональное состояние субъекта колеблется между 'блаженством' и 'ужасом', то при появлении подобных форм психологического пространства-времени происходит дифференциация этих исходных аффектов, такая, что производные эмоции включают в свою структуру указанные формы психологически дальнего и будущего, а именно появляются 'беспечность' (в ситуации еще не достигнутого, но уже наверняка гарантированного будущего блага), 'отчаяние' (в ситуации несомненного предстоящего неуспеха), 'надежда' и 'страх' (в промежуточных случаях) [61].
Появление пространственно-временной психологической 'протяженности' ('там' и 'тогда') является обогащением структуры психологического мира, которая теперь становится способной в своих узлах схватывать ранее бывшее недоступным будущее и дальнее. И самое главное заключается в том, что это будущее и дальнее являются не абсолютными, физикальными формами, которые фиксируются из внеположенной происходящим процессам точки, из внепространственной и вневременной позиции абсолютного наблюдателя, проецирующего реальные процессы на идеальные пространственно-временные координаты, т. е. это будущее не есть то, чего сейчас нет, но что потом будет, а наоборот: феноменологическое будущее ('тогда', 'потом'), психологически представленное в надежде, страхе и пр., парадоксальным образом есть то, что есть сейчас, но чего потом не будет. Надежда получить тот предмет есть форма психологического будущего, актуально присутствующая уже 'сейчас' и исчезающая как таковая при реальном достижении этого предмета.
Из этих рассуждений вытекает одно фундаментальное положение: оказывается, что предметная деятельность предполагает наличие определенных внутренних, феноменологических условий, без которых она была бы вообще психологически невозможна. Эти условия образуют сложный и подвижный комплекс механизмов, который условно, можно назвать 'терпением' и который феноменологически структурирован тем, что было выше описано в терминах хронотопа трудного и простого мира, а психологически (в эмоциональном аспекте) — состояниями 'отчаяния', 'страха', 'надежды' и 'беспечности'. Иначе говоря, внешняя предметная деятельность была бы психологически невозможной, если бы одновременно с ней, как бы на ее изнанке, не разворачивалась внутренняя работа по удержанию панических аффектов, порождаемых неудовлетворенной потребностью. Работа эта осуществляется за счет частичной субъективной — актуализации объективно отсутствующего блага (в форме надежды, например), наполняющей осмысленностью промежуток между 'теперь' и 'тогда'.
Все это поддерживает нас в убеждении, что принцип реальности — самостоятельная психологическая установка, обладающая собственными внутренними механизмами, а не просто модификация принципа удовольствия.
Прототип
Укажем на известные прототипы простого и трудного жизненного мира. Ясно, что к ним относятся все случаи, при которых одна какая-нибудь потребность (мотив, отношение) получает резко доминирующее положение и интенсивность, несопоставимую с силой других потребностей. Когда содержание доминирующего мотива составляет какая-либо абстрактная идея, убеждение, мы имеем дело с фанатиком, когда его содержание образует некоторая конкретная идея или даже конкретная вещь или действие — с маньяком. (44)
Анализ психологии фанатизма обнаруживает выделенные нами при описании типа характеристики: неистовость поведения, готовность для достижения цели жертвовать всем и использовать любые средства в сочетании с узостью и ограниченностью восприятия мира.
Прототипом описанного типа являются не только личности определенного склада, но и определенные состояния личности, более или менее длительные, нормальные или патологические. К ним относятся, скажем, хорошо известные в психопатологии 'импульсивные влечения', которые 'представляют собой остро возникающие побуждения и стремления, подчиняющие себе все сознание и поведение
