выходящее, превышающее пределы индивидуальной нормы функционирования? Как совместить в одной мысли 'любое' с 'экстремальным'? Казалось бы, это невозможно, и психологи (да и физиологи [164], с. 12–16]) отбрасывают 'любое', т. е. идею неспецифичности стресса, противопоставляя ей идею специфичности. Но устранить идею неспецифичности стресса (ситуаций и реакций) — это значит убить в этом понятии то, ради чего оно создавалось, его основной смысл. Пафос этого понятия не в отрицании специфического характера стимулов и ответов организма на них [133], с. 27–28; 240, с.12], а в утверждении того, что любой стимул наряду со своим специфическим действием предъявляет организму, неспецифические требования, ответом на которые является неспецифическая реакция во внутренней среде организма.
Из сказанного следует, что если уж психология берет на вооружение понятие 'стресс', то ее задача состоит в том, чтобы, отказавшись от неоправданного расширения объема этого понятия, тем 'е менее сохранить основное его содержание — идею неспецифичности стресса. Чтобы решить эту задачу, нужно эксплицировать те мыслимые психологические условия, при которых эта идея точно отражает задаваемой ими срез психологической реальности. Мы говорим о точности вот почему. Спору нет, нарушения самоактуализации, контроля и т. д. вызывают стресс, это достаточные условия его. Но дело состоит в том, чтобы обнаружить минимально необходимые условия, точнее, специфические условия порождения неспецифического образования — стресса.
Любое требование среды может вызвать критическую, экстремальную ситуацию только у существа, которое не способно справиться ни с какими требованиями вообще и в то же время внутренней необходимостью жизни которого является неотложное (здесь-и-теперь) удовлетворение всякой потребности, иначе говоря, у существа, нормальный жизненный мир которого 'легок' и 'прост', т. е. таков, что удовлетворение любой потребности происходит прямо и непосредственно, не встречая препятствий ни со стороны внешних сил, ни со стороны других потребностей и, стало быть, не требуя от индивида никакой активности.
Полную реализацию такого гипотетического существования, когда блага даны прямо и непосредственно и вся жизнь сведена к непосредственной витальности, можно усмотреть, да и то с известными оговорками, только в пребывании плода в чреве матери, однако частично оно присуще всякой жизни, проявляясь в виде установки на здесь-и-теперь удовлетворение, или в том, что З. Фрейд называл 'принципом удовольствия'.
Понятно, что реализация такой установки сплошь и рядом прорывается самыми обычными, любыми требованиями реальности; и если такой прорыв квалифицировать как особую критическую ситуацию — стресс, мы приходим к такому понятию стресса, в котором очевидным образом удается совместить идею 'экстремальности' и идею 'неспецифичности'. При описанных содержательно- логических условиях вполне ясно, как можно считать стресс критическим событием и в то же время рассматривать его как перманентное жизненное состояние.
Итак, категориальное поле, которое стоит за понятием стресса, можно обозначить термином 'витальность', понимая под ним неустранимое измерение бытия, 'законом' которого является установка на здесь-и-теперь удовлетворение.
Фрустрация.
Необходимыми признаками фрустрирующей ситуации согласно большинству определений является наличие сильной мотивированности достичь цель (удовлетворить потребность) и преграды, препятствующей этому достижению [107]; [199]; [208]; [210] ; [215]; [236] и др.].
В соответствии с этим фрустрирующие ситуации классифицируются по характеру фрустрируемых мотивов и по характеру 'барьеров'. К классификациям первого рода относится, например, проводимое А. Маслоу [223] различение базовых, 'врожденных' психологических потребностей (в безопасности, уважении и любви), фрустрация которых носит патогенный характер, и 'приобретенных потребностей', фрустрация которых не вызывает психических нарушений.
Барьеры, преграждающие путь индивида к цели, могут быть физические (например, стены тюрьмы), биологические (болезнь, старение), психологические (страх, интеллектуальная недостаточность) и социокультурные (нормы, правила, запреты) [199]; [210]. Упомянем также деление барьеров на внешние и внутренние, использованное Т. Дембо [183] для описания своих экспериментов: внутренними барьерами она называла те, которые препятствуют достижению цели, а внешними — те, которые не дают испытуемым выйти из ситуации. К. Левин, анализируя внешние в этом смысле барьеры, применяемые взрослыми для управления поведением ребенка, различает 'физически-вещественные', 'социологические' ('орудия власти, которыми обладает взрослый в силу своей социальной позиции' [215], с.126]) и 'идеологические' барьеры (вид социальных, отличающийся включением 'целей и ценностей, признаваемых самим ребенком' [там же, с.127]. Иллюстрация: 'Помни, ты же девочка!').
Сочетание сильной мотивированности к достижению определенной цели и препятствий на пути к ней, несомненно, является, необходимым условием фрустрации, однако порой мы преодолеваем значительные трудности, не впадая при этом в состояние фрустрации. Значит, должен быть поставлен вопрос о достаточные условиях фрустрации, или, что то же, вопрос о переходе ситуации затрудненности деятельности в ситуацию фрустрации [ср.: 83]. Ответ на него естественно искать в характеристиках состояния фрустрированности, ведь именно его наличие отличает ситуацию фрустрации от ситуации затрудненности. Однако в литературе по проблеме фрустрации мы не находим анализа психологического смысла этого состояния, большинство авторов ограничиваются описательными констатациями, что человек, будучи фрустрирован, испытывает беспокойство и напряжение [199], чувства безразличия, апатии и утраты интереса [236], вину и тревогу [210], ярость и враждебность [199], зависть и ревность [192] и т. д. Сами по себе эти эмоции не проясняют нашего вопроса, а кроме них у нас остается единственный источник информации — поведенческие 'следствия' фрустрации, или фрустрационное поведение. Может быть, особенности этого поведения могут пролить свет на то, что происходит при переходе от ситуации затрудненности к ситуации фрустрации?
Обычно выделяют следующие виды фрустрационного поведения: а) двигательное возбуждение — бесцельные и неупорядоченные реакции; б) апатия (в известном исследовании Р. Баркера, Т. Дембо и К. Левина [173] один из детей в фрустрирующей ситуация лег на пол и смотрел в потолок); в) агрессия и деструкция; г) стереотипия — тенденция к слепому повторению фиксированного поведения; д) регрессия, которая понимается либо 'как обращение к поведенческим моделям, доминировавшим в более ранние периоды жизни индивида' [236], с. 246–247], либо как 'примитивизация' поведения (измерявшаяся в эксперименте Р. Баркера, Т. Дембо и К. Левина снижением 'конструктивности' поведения) или падение 'качества исполнения' [180].
Таковы виды фрустрационного поведения. Каковы же его наиболее существенные, центральные характеристики? Монография Н. Майера [220] отвечает на этот вопрос уже своим названием — 'Фрустрация: поведение без цели'. В другой работе Н. Майер [221] разъяснял, что базовое утверждение его теории состоит не в том, что 'фрустрированный человек не имеет цели', а 'что поведение фрустрированного человека не имеет цели, т. е. что оно утрачивает целевую ориентацию' [221], с. 370–371]. Майер иллюстрирует свой тезис примером, в котором двое людей, спешащих купить билет на поезд, затевают в очереди ссору, затем драку и оба в итоге опаздывают. Это поведение не содержит в себе цели добывания билета, поэтому, по определению Майера, оно является не адаптивным (= удовлетворяющим потребность), а 'фрустрационно спровоцированным поведением'. Новая цель не замещает здесь старой [там же].
Для уточнения позиции этого автора нужно оттенить ее другими мнениями. Так, Э. Фромм полагает, что фрустрационное поведение (в частности, агрессия) 'представляет собой попытку, хотя часто и
