Алексей Яковлев
«Прощание славянки»
Часть первая
ЧЕРТОВО КОЛЕСО
1
Мойка
А началось все с праздника…
С первого июня! Это день защиты детей, если помните…
Белые ночи только начались, но фонари на Мойке уже не включали — экономили, хотя первоиюньская белая ночь походила больше на хмурые осенние сумерки. Накрапывал дождь. Но я возвращался домой по темной, пустынной набережной в самом что ни на есть радужном настроении. Сегодня наконец сбылась моя голубая детская мечта. Сбылась, когда я уже давно перестал и ждать, и верить. Сбылась, когда я и вспоминать забыл свое безоблачное детство…
Я потихоньку вступал в тот опасный возраст, о котором так хорощо спел Высоцкий:
Я громко звенел подковками модных сапожек по мокрому граниту набережной, и хмель с меня не слетал, и холодом не надувало, потому что на этой цифре мне не грозило ничье дуло…
Так я считал, идиот, с каждым шагом безнадежно впадая в детство.
В то прекрасное время, когда юная душа отягощена земным ровно настолько, чтобы видеть мир с птичьего полета, не опускаясь на смрадное дно жизни… В то далекое время любимым чтением моим стали кожаные тяжелые фолианты из дедушкиной библиотеки. Перед задней коркой в книги были вклеены разворачивающиеся разноцветные карты с синими стрелами и пунктирами маршрутов. Их мелованные страницы украшали прекрасные фотографии. Над поверженным, словно задремавшим понарошку львом, красиво отставив ноги в гетрах, стояли люду в пробковых шлемах с карабинами «монтекристо» в руках. По зеленым холмам цепочкой поднимались голые проводники-масаи, навьюченные амуницией. Из непроходимых зарослей воинственно потрясали отравленными копьями похожие на злых детей пигмеи. Чернобородые горбоносые работорговцы загоняли на палубы парусных судов скованных попарно цепями удивленных негров…
По развернутым разноцветным картам я бредил Африкой.
В центре Ленинграда моими лучшими друзьями стали храбрые люди в пробковых шлемах: Роберт Стенли, Дэвид Ливингстон, Сесил Роде…
Но однажды меня вызвали повесткой в прокуренное и фязное отделение милиции. Обожженная водородной перекисью и мелко завитая, как негритянка, женщина в милицейской форме сунула мне в руку болотного цвета книжицу с моей удивленной фотографией и попросила расписаться в пожелтевшей, прошнурованной ботиночными шнурками, толстой, захватанной по углам книге.
Я до ночи бродил по мрачному, совершенно незнакомому городу, почему-то вдавленному штемпелем в мой только что полученный паспорт, как место моего земного пребывания. И понял вдруг, что ни Родезию, ни Конго, ни Оранжевую реку, ни кратеры Нгоро-Нгоро мне не увидеть уже никогда… Ни-ко-гда!
Мне стало тоскливо и грустно. Душа моя вздрогнула и устремилась ввысь. Но, не долетев до крестов Исаакия, дернулась, как на привязи, и смирно вернулась туда, где за пазухой холодным булыжником лежал болотный паспорт.
Долго я привыкал к суровому месту своего невольного заточения.
Долго еще ночами мне снились снега Килиманджаро, водопады Замбези, розовые фламинго на озере Виктория…
Пока наконец однажды зимней вьюжной ночью я не почувствовал на холодном граните набережной чуть заметное тепло чьей-то давно умершей ладони… Пока не увидел в дрожащем свете метельного фонаря на Конюшенном мосту быстро промелькнувший силуэт в цилиндре и в шинели с пелериной… Тогда я понял, что мои ночные путешествия по набережной Мойки не менее опасны и загадочны, чем плавания по тропической Замбези… Я уже не чувствовал заточения в мертвом пространстве, я стал профессиональным путешественником во времени. Потому что четко осознал, что время такая же реальность, как и пространство. Оно никуда не исчезает. Оно живет вечно.
И вот через двадцать с лишним лет я получаю в подарок транзитный билет до Найроби через Каир с пузатым аэробусом на картонной голубой обложке.
Именно в День защиты детей!
Это шутка моего шефа. Он любит такие щедрые шутки. Хотя он моложе меня на три года, его образование в сумме точно равняется моему. (У меня 10 классов + 5 лет университета — в сумме 15 лет и у него 8 классов + 7 лет тюрьмы — тоже в сумме 15 лет.) Но он мудрей меня и практичней. И за это я его уважаю. Я занимаю в его фирме пост советника по культуре. Совсем не потому, что закончил исторический факультет нашего университета, а скорее всего потому, что употребляю при разговоре ненужные и вредные слова— паразиты. Как-то: «извините, пожалуйста, будьте так добры, не откажите в любезности…». И прочую, как выражается шеф, «ботву, байду и лабуду». Но он на меня не обижается. Я веду от лица нашей фирмы, так сказать, разведку боем — предварительный договор о намерениях. И здесь без этих моих слов- паразитов никак не обойтись. Ведь я веду переговоры в основном с моими бывшими однокурсниками, которые тоже оказались гораздо практичней меня. Из всего безмерного океана мировой истории они, поразмыслив хорошенько, выбрали вроде бы тихое болото — «историю КПСС». Но! Знание этой хитрой истории позволило им сначала занять в реальности довольно солидные места. А потом неожиданно оказалось, что они занимались и не историей вовсе, а стратегическим расчетом нашего недалекого будущего! Сейчас они в первых рядах его строителей. А я на правах «культурного советника» веду с ними предварительные переговоры, чтобы через несколько дней мой шеф уже без «ботвы, байды и лабуды» расставил все точки над «i» и подписал нужные документы. Правда, потом со мной некоторые из них перестают здороваться при встрече, но шеф меня ценит и я имею от сделок свой определенный процент. Если честно сказать, то, что они перестают со мной здороваться, меня не очень волнует. Моя совесть чиста. Потому что я совершенно не знаю, чем занимается наша фирма. Шеф меня ставить об этом в известность не считает нужным, а я, пользуясь правами «культурного советника», и не стремлюсь влезать в эти непонятные мне грубые дела.
Так я и жил эти последние пять лет, уйдя из аспирантуры по совету одного знакомого моей жены. Он и рекомендовал меня на эту работу. А потом пропал из поля моего зрения вместе с мой женой. Я даже это как-то и не очень заметил. Потому что работал на совесть. Что называется, от зари до зари. Без отпусков. Ведь мои «разведки боем» велись, естественно, не в кабинетах. В условиях, приближенных к боевым, так сказать: на охоте, на рыбалке, на модном курорте, в дорогой сауне… Конечно, за счет шефа…
Я бы и дальше вкалывал без отпуска. Но сегодня вечером ко мне в кабинет входит шеф (что случается крайне редко, обычно меня вызывает к нему секретарша). Шеф садится в кресло напротив меня и говорит:
— Не пора ли тебе отдохнуть, Пимен?
Он меня зовет «Пимен», потому что моя фамилия Пименов. А еще он зовет меня так, потому что любит со мной поговорить. Любит, когда я рассказываю ему о героической истории нашей великой страны. И я
