Вот, оказывается, к чему он вел! Я честно признался:
— Костя, я ничего не знаю… Что ты хочешь от меня?
— Правды!
— Какой?
— Что ты наболтал оценщику?
— Ничего особенного… Честное слово…
— Ты мне тоже какими-то парижскими тайнами мозги засирал! Что это за тайны?
— Ничего я не знаю. Просто предположения. Гипотезы…
— Из-за твоих гипотез за один день четыре трупа! Блин! Тайный историк! Тайный советник! X…! -. и он выругался очень длинно.
Мне стало грустно. Мне казалось, что у меня уже нет выхода… Но вдруг я вспомнил то место… То место, где меня никто никогда не найдет… И я успокоился.
Константин все крутил головой, цокал фиксой и длинно ругался. Я сказал ему спокойно:
— Костя, подожди. Есть мысли.
— Мысли? — взревел Белый Медведь. — От твоих мыслей уже четыре трупа, падло!
— Я тут ни при чем, — убеждал я его. — Я ничего… Я ничего не знаю. Честное слово…
— А кого это е…?! Они начали стрелять и уже не остановятся, пока все твои мысли из башки не выбьют! Я понятно излагаю?
— Подожди! Дай сказать!
Он замолчал, чтобы достать из пачки новую сигарету. И я сказал:
— Давай прощаться, Костя.
— Чего? — не понял меня Константин.
— Ты не волнуйся, Костя. У меня деньги есть, — я достал из кармана и показал ему баксы. — Я ухожу туда, где меня никто не найдет… Прощай, Костя…
Я впервые увидел Белого Медведя пораженным. Он долго смотрел на меня, а потом блеснул коронкой.
— Ты совсем дурак или прикидываешься?
Я машинально отвел его второе предположение.
— Почему это прикидываюсь? Я действительно не знаю, что я мог сделать? Почему я такой опасный че— ловек? Честное слово… Но если так получилось… Если из-за меня в тебя стреляют, я уйду, я исчезну. И все будет хорошо… Разве я не прав?
Константин кивнул.
— Прав. Вижу, что не прикидываешься,— вижу, что полный мудак.
— Почему?
— Ты исчезнешь, а я останусь! Обо мне ты подумал, падло?!
— Я как раз о тебе и думаю! Ты же сам сказал, пока меня не было — в тебя не стреляли!
— Но они уже начали! Теперь не остановятся!
Я схватился за голову.
— Я ничего не понимаю. Честное слово… Что ж теперь делать?
Константин успокоился и четко мне объяснил:
— Есть только один выход, Славик. Узнать у Покупателя, что он от тебя хочет. В чем ты перед ним виноват. Я понятно излагаю?
— А как это сделать?
— Очень просто. Я сам отвезу тебя к Покупателю. Сам. Пусть он с тобой сам разбирается.
Вот тут мне действительно стало страшно. Я-то знал, как разбирается Покупатель. Я-то все это видел! Своими глазами видел! И я схватился за последнюю соломинку:
— Мы же не знаем — кто он. Как ты найдешь Покупателя?
— Это мои проблемы, — сухо ответил Константин и набрал пальцем, как хищным клювом, номер на трубке. — Борис! Как там у вас? Звонили! Отлично! Подавай на Мойку. Ну да, к Пушкину. Алло. Куртешник мой кожаный прихвати. Зусманит чего-то…
Он деловито стал собирать в черный дипломат вогнутую металлическую фляжку, банку дорогого кофе и начатую пачку сигарет. Щелкнул выкидным ножиком и убрал его в задний карман. Я смотрел на его сборы и не верил… Не верил, что это конец. Он мне сразу понравился. Когда я еще не видел его, мне уже понравился его спокойный, сытый голос на причале. И его маленькая комнатка за кабинетом, «святая святых», мне тоже понравилась. И портрет Хемингуэя в водолазном свитере, и песня Хампердинка «Фа-фа- та-ри-ра-ра, фа-фа-ра-ра»… Не верил я! Не верил!
— Костя, может, не надо?
— Что не надо? — спросил он, надевая пиджак в черно-белую мелкую клетку.
— К Покупателю не надо? — улыбнулся я жалко.
— Это единственный выход, Славик,— объяснил он мне. — Может быть, ты ни при чем. Не знаю… Но я- то тем более ни при чем! Почему из-за твоих проблем я должен пулю в башку получать? Согласись — это не по понятиям. Каждому свое.
Я проклинал себя за жалкую слабость, но не мог я ему не сказать:
— Костя, меня же убьют…
Он посмотрел в окно.
— Каждый умирает в одиночку, Славик… Пошли. Шапку свою захвати, зусманит…
Когда мы уже стояли в дверях, Константин сказал:
— Поздно мы с тобой познакомились, Славик. Тебе давно уже надо было поставить клизму из битого стекла. Чтобы не болтал лишнего по пьянке… Я понятно излагаю? Теперь тебе другие клизму поставят… Пошли!
10
Покупатель
Я прощался с жизнью… Пошло, конечно, сказано. Но как еще выразить мое состояние? Двое охранников запихали меня в белый лимузин, в котором недавно на моих глазах увезли уже отсюда два трупа… А Бог, как известно, любит троицу… Один труп, кстати, был в таком же, как у меня, сером китайском тренировочном костюме и в такой же черной шапке на простреленной башке… Ну, как я еще себя мог чувствовать, сидя между двумя жаркими мускулистыми мужиками? Я чувствовал себя трупом.
Передо мной возвышалась кожаная спина Константина. Они привезли ему кожаную куртку. Потому что действительно холодало… Зусманило, как выражался Константин…
Лето еще так и не началось. И мне было ужасно обидно, что я уже никогда не увижу его в настоящей красе. Будто дали почитать замечательную книгу и вырвали ее из-под носа на самом интересном месте.
Мы вылетели на Троицкий мост, и я снова увидел с Невы уже разведенный Дворцовый, праздничный торт Биржи, темно-желтое пасхальное яйцо Исаакия и крылатого ангела, приколотого крестом к золотому щарику, как мотылек булавкой…
И вспомнил глаза… Светло-серые, перламутровые глаза… И голос: «Что-то не так, Слава? Да?»
«Что-то не так!» — горько усмехнулся я. Знала бы она — как… Ну и что? Завтра, если она, конечно, спросит, Константин ей скажет, наверное: «Слава запил. Он полный алкаш. Я вам другого гида нашел. Академика. Лихачева». Она, наверное, тряхнет мальчишеской головкой и скажет свое неизменное: «Да?» И забудет. И никогда не узнает, что я ушел в запой, из которого не возвращаются. В запой с простреленной башкой…
Мы уже летели по Кировскому, подлетели к «Горьковской» и встали у светофора. Я не знал, почему в самые последние свои мгновения я думаю об этой иностранной девушке-мальчике, которую видел-то всего час, какой-то час из своей тридцатичетырехлетней нелегкой жизни? Ведь были у меня женщины. Разные. Были «романы». Как они это называли… И на один день, и на неделю, и на весь отпускной месяц… Была жена, с которой я прожил пять лет… Даже больше… Но их я почему-то не вспоминал… Передо мной стояли светло-серые, перламутровые глаза. Ее глаза…
