Мы вернулись в «Адлон» под сильным впечатлением виденного. Однако нашего генерала Гусева одолевали сомнения: не могли же немцы показать нам действительный уровень военной авиационной техники «Наверное, нас считают дураками и показали старье, а не современные самолеты», — говорил он.
Признаться, меня тоже смущали откровенность при показе секретнейшей области вооружения. Действительно, может быть, нас водят за нос, втирают очки, пытаясь продать устаревшие типы самолетов? После зрелого размышления мы решили, однако, пока не спешить с окончательным заключением, а побывать на заводах. Там будет виднее.
И действительно, поездка по заводам во многом помогла рассеять наши сомнения. Серийное производство самолетов и моторов, характер технологической оснащенности заводских цехов довольно убедительно говорили о том, что показанное в Иогаништале и есть основа технического оснащения «Люфтваффе» — военно-воздушных сил гитлеровской Германии. Однако некоторые члены нашей комиссии держались другого мнения. «Старье, барахло, настоящую, современную технику скрывают, покупать нечего» — вот что они нам твердили.
О том, что мы видели на заводах, с кем и как встречались, я расскажу позже, а сейчас опишу, чем закончилась эта наша первая поездка.
По возвращении в Берлин нас, как и было обещано, снова принял Удет. Однако его отношение резко изменилось, когда наш старший, генерал Гусев, в довольно бестактной форме заявил, что показанные самолеты устарели, интереса для нас не представляют и что мы хотели бы увидеть технику сегодняшнего дня. Удет вспыхнул:
— Я офицер и за свои слова отвечаю. Мы показали все, и, если вам не нравится, не покупайте. Мы не настаиваем — дело ваше.
Когда во время разразившейся через полтора года войны против Советского Союза гитлеровская авиация стала терпеть поражения от советских летчиков, виновником этих неудач гитлеровцы объявили Удета. Его обвинили в том, что он выдал советским людям, то есть нашей делегации, все секреты «Люфтваффе». В начале 1942 года в Москву поступили сведения, что «при испытании нового оружия погиб генерал-полковник Удет».
Из опубликованных после войны мемуаров конструктора Хейнкеля стало известно, что против Удета интриговал другой заместитель Геринга — фельдмаршал Мильх. Геринг пытался их мирить, но у него ничего не получалось. Конфликт с каждым днем обострялся. Мильх, пользуясь расположением Гитлера, организовал настоящую травлю Удета.
Хейнкель пишет: Удет «надеялся, что Геринг поддержит его, так как тот сам опасался честолюбия Мильха, однако маршал старался защитить себя. Он искал компромиссов и не оказал Удету никакой поддержки. Он, правда, все еще не хотел смещать Удета и поставить на его место Мильха, что было бы вполне естественным решением. „Ты должен остаться. Ты должен работать вместе с Мильхом, не раз говорил он. — Если я отпущу тебя с твоего поста, весь мир поймет, что что-то неладно“…»
Мильх продолжал свои интриги, которые достигли высшей точки к моменту провала гитлеровского наступления на Москву.
Читаем у Хейнкеля:
«17 ноября в полдень Пфистермайстер (сотрудник Хейнкеля. — А. Я.) позвонил мне из Берлина. „Удет скончался“, — сказал он. У меня перехватило дыхание. „Как это произошло?“ „Застрелился“, — ответил он.
…Удет в своей спальне пустил себе пулю в голову, все было совершенно ясно. Блицкриг против России провалился. „Люфтваффе“, брошенные на восток, были измотаны и разбросаны по русским степям. Их хребет был сломлен.
Не было ни малейшего шанса вернуть самолеты на Западный фронт…
…По приказу Геринга власти позаботились о том, чтобы никто, кроме гробовщика, не видел его и чтобы его самоубийство держалось под строгим секретом».
За время пребывания в Германии мне приходилось встречаться с немцами разных специальностей и разного культурного уровня. Но у всех без исключения — от конструктора до носильщика — чувствовалось сознание неизмеримого превосходства. Это сквозило во всем, и это был результат фашистской пропаганды.
По указанию свыше с нами старались быть любезными, но высокомерие, чувство превосходства бросались в глаза. В отношении нас что-либо открыто тогда, понятно, не высказывалось. Но высмеивание англичан было излюбленной темой при разговорах на международные и политические темы.
Мне приходилось в основном сталкиваться с немцами, имеющими то или иное отношение к авиации: с конструкторами, летчиками, работниками министерства авиации. Каждый раз, когда речь заходила о воздушной войне с англичанами, гитлеровцы обязательно сравнивали английскую авиацию с их собственной «непревзойденной» авиацией, с их собственными «замечательными» летчиками, с их «непревзойденным» фельдмаршалом Герингом.
— А кто есть у англичан? Кого вы назовете выдающимся деятелем английской авиации? У нас Геринг, Удет, у нас есть Хейнкель, Мессершмитт. А кого вы назовете у англичан?
И тут же рассказывалась какая-нибудь история, характеризующая авиационную немощь Англии и трусость британских летчиков.
Англичан они ненавидели, хотя английские бомбардировки в то время были еще безобидны. Не раз встречался мне в метро и просто на улицах плакат с изображением Черчилля и с надписью: «Враг номер один» — или такой лозунг: «Боже, покарай Англию!»
Однажды, посетив Аугсбург — вотчину мессершмиттовских заводов, мы получили приглашение Мессершмитта совершить с ним автомобильную прогулку в городок Инсбрук в Тироле.
Аугсбург находится в Южной Германии, близ Мюнхена. Дорога исключительно красива. При выезде из Аугсбурга сперва идет прямолинейное, прекрасно асфальтированное шоссе, окаймленное деревьями. По сторонам фермы. Постепенно местность становится холмистой, на горизонте появляются лиловые гряды гор. То и дело мелькают характерные альпийские домики, деревянные, с остроконечными крышами, церкви с готическими колокольнями. Потом идет область прекрасных зеленых, сочных горных лугов; воздух становится изумительно свежим и чистым. Горы обступают со всех сторон, дорога все время вьется, как лента серпантина, то опускается, то поднимается петлями, совсем как на наших кавказских и крымских дорогах.
И вот наконец Инсбрук — столица австрийского Тироля. Это интересный и милый старинный городок с узенькими, кривыми улочками, очень чистенький. Там еще сохранились местные национальные костюмы, мужчины ходили в коротких штанах, в чулках и зеленых тирольских шляпах с перьями.
Под впечатлением красот природы настроение у нас было исключительно бодрое, поездке предшествовал плотный обед с вином, так что сопровождавшие нас разоткровенничались и, стараясь развеселить, стали рассказывать анекдоты.
По дороге то и дело попадались группы оборванных, обросших и почерневших, грязных людей в полувоенной форме. Они занимались ремонтом дороги и угрюмо расступались перед нашими автомобилями. Люди работали под охраной часовых. На их одежде были опознавательные знаки военнопленных. Кто-то из немцев сказал:
— Не правда ли, молодцы — пленные французы?
Разговор перешел с французов на англичан, с англичан на поляков. Откровенно рассказывали о том, как в лагерях стравливают военнопленных разных национальностей, что взаимная ненависть доходит до убийств. Лагерное начальство разжигало среди пленных вражду, провоцировало людей различных национальностей, чтобы они не смогли сговориться и восстать против каторжного режима.
Тут же наши спутники весьма иронически отозвались об итальянцах, приводя как факт слова Гитлера:
— Итальянцы стоят нам двадцать дивизий: в том случае, если они наши союзники, — для того чтобы их защищать, двадцать дивизий: в том случае, если они будут врагами, — для того чтобы их разбить.
Или такой «тонкий» анекдот:
— Танки итальянцев отличаются от немецких тем, что имеют три скорости назад и одну скорость вперед.
