поднимает глаза от своих бумаг и спрашивает без всякой связи с предшествующим:
— Та, которую вы называете своей сестрой, в это время находилась дома?
— Да, конечно, ведь она никогда не выходит.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно уверен.
Прежде и также без видимых оснований он спрашивал меня о цвете волос, глаз и кожи Лоры. Я ответил ему, что именно таких называют «беляночками». Когда разговор закончился, я направился к метро, чтобы вернуться домой.
В это время Лора по-прежнему лежит, забившись под простыню и одеяло, поднятое до подбородка. Однако глаза у нее широко раскрыты — она прислушивается с величайшим напряжением, пытаясь угадать, что происходит наверху. Но это ничего ей не дает, ибо дом погружен в тяжелую, ватную, пугающую тишину. В конце коридора убийца, без помех поднявшийся по железной наружной лестнице, осторожно вынимает кусочки стекла из окна, разбитого до его прихода; благодаря отверстию, оставшемуся после выпавшего маленького треугольника, можно легко вынуть двумя пальцами острые концы звезды, расползшейся по стеклу, потихоньку расшатывая их и освобождая из желобка между деревянной рамой и сухой замазкой. Когда мужчина, не торопясь, завершает эту работу, ему остается лишь просунуть руку в зияющую дыру, не опасаясь взрезать вены на запястье, и бесшумно отодвинуть шпингалет, только что смазанный маслом. Затем створка безмолвно поворачивается на петлях. Оставив ее полуоткрытой, дабы свободно ускользнуть после свершения тройного преступления, человек в черных перчатках неслышными шагами ступает по плиточному полу.
Вот уже ручка двери еле заметно поворачивается. Девушка, наполовину приподнявшись на кровати, не сводит широко раскрытых глаз с медной рукоятки прямо перед собой. Она видит блестящую точку: это отражение маленького ночника у изголовья на полированной кругляшке, которая движется с невыносимой медлительностью. И, словно уже почувствовав под собой скомканные простыни, пропитанные кровью, Лора испускает вопль ужаса.
Из-под двери пробивается свет, поскольку я, поднимаясь, включил реле. Я говорю себе, что крики Лоры в конечном счете переполошат всех соседей на улице. Днем их, конечно, слышат дети, когда выходят во двор на время перемены. Я устало преодолеваю этаж за этажом, едва волоча ноги, измученный беготней, которой сегодня было еще больше, чем всегда. Мне даже приходится опираться на перила. Дойдя до площадки второго этажа, я нечаянно роняю связку ключей, которые, прежде чем оказаться на полу, звякают о железные прутья. Только тут я замечаю, что забыл положить ключи на мраморный столик в коридоре первого этажа, как обычно делаю, возвращаясь домой. Я приписываю свою оплошность усталости и тому факту, что думал о другом, когда закрывал дверь: а именно, о словах Фрэнка, только что сказанных по поводу Лоры, которые я, вероятно, должен рассматривать, как приказ.
Это было в «Старом Джо». Оркестр здесь такой оглушительный, что можно говорить о делах, не рискуя привлечь внимание любопытных ушей. Скорее возникает другая проблема: чтобы тебя самого расслышал собеседник, к которому приходится склоняться очень близко. Поначалу за нашим столиком сидел еще и связной, называющий себя Бен Саидом: он, как всегда, молчал в присутствии того, кого все мы более или менее признаем своим вождем. Однако, когда Фрэнк встал, чтобы выйти в туалет (в действительности, конечно, чтобы позвонить), Бен Саид поспешно сказал мне, что за мной следят и что он предпочитает предупредить меня об этом. Я притворился удивленным и спросил, знает ли он причину.
— Сейчас столько шпиков, — ответил он, — вполне естественно, что никто не вызывает доверия.
Он добавил, однако, что, по его мнению, слежка установлена почти за всеми агентами- ликвидаторами.
— Тогда почему ты говоришь об этом именно мне?
— Ну, просто, чтобы ты знал.
Я посмотрел на посетителей за столиками вокруг нас и сказал:
— В таком случае, моя тень сидит здесь сегодня вечером? Ты должен мне ее показать!
— Нет, — ответил он, даже не поворачивая головы, чтобы удостовериться в присутствии соглядатая, — здесь это бесполезно, тут практически только наши люди. Впрочем, я думаю, что следят скорее за твоим домом.
— Зачем?
— Они думают, что ты живешь не один.
— Да нет же, — сказал я после секундной заминки, — сейчас я живу один.
— Возможно, но они не хотят в это верить.
— Пусть придут и посмотрят — спокойно заявил я, желая завершить разговор.
В этот момент Фрэнк вернулся из туалета. Проходя мимо дальнего столика, он сказал что-то одному типу: тот сразу поднялся и пошел за плащом, висевшим на вешалке. Фрэнк, продолжив свой путь, подошел к нам, сел и коротко бросил Бен Саиду, что все в порядке и что надо немедленно туда идти. Бен Саиду ушел, не задав никаких вопросов и даже забыв попрощаться со мной. Именно после его ухода Фрэнк заговорил о Лоре. Я слушал, ничего не отвечая. Когда же он заключил: «Вот и думай сам», — я допил стакан с «Кровавой Мэри» и вышел.
На улице прямо перед дверью я увидел парочку гомосексуалистов, которые, держась под руку, вели на поводке маленькую собачку. Тот, кто был выше, обернулся и поглядел на меня так пристально, что я спросил себя, чем это вызвано. Потом он шепнул что-то на ухо своему другу, и оба неторопливо зашагали дальше, продолжая прогулку. Я подумал, что испачкал чем-нибудь лицо. Но, проведя тыльной стороной ладони по щеке, почувствовал только проступившую уже щетину.
У первого же зеркала на витрине я остановился с целью оглядеть себя. В то же время я воспользовался этим, чтобы незаметно посмотреть назад: из «Старого Джо» как раз выходил Фрэнк. Я готов был поклясться, что сопровождает его Бен Саиду, хотя тот ушел по меньшей мере три четверти часа назад. Они двинулись в другую сторону, но я испугался, что кто-то из них может обернуться и еще ближе придвинулся к витрине, как если бы выставленный в ней товар интересовал меня в высшей степени, хотя этот магазин париков и масок был мне знаком уже давно.
Маски, сделанные из очень тонкой гибкой резины с большим искусством и реализмом, не имеют ничего общего с грубыми поделками из размалеванного картона, что нацепляют на себя дети во время карнавала. Модели изготовляются по мерке заказчика. Посреди предметов, разложенных на витрине, водружена большая афиша, имитирующая надпись, криво выведенную на стене:
«Если вам не нравятся ваши волосы, замените их другими. Если вы не любите свою кожу, натяните новую!» Здесь продаются также резиновые перчатки, придающие иной облик рукам, причем форму, цвет и прочее можно выбрать по каталогу.
Окружая с четырех сторон центральный плакат, в образцовом порядке располагаются головы примерно двадцати американских президентов. Один из них (имя которого я забыл, но не Линкольн) изображен в момент своего убийства: кровь течет по лицу из раны, зияющей поверх надбровной дуги, однако, невзирая на это обстоятельство, выражение лица остается таким же безмятежным и приветливым, как на бесчисленных репродукциях, воспроизводящих его облик. Все эти маски, даже те, что не продырявлены револьверной пулей, выставлены напоказ с одной целью — продемонстрировать необыкновенное умение работников фирмы (чтобы прохожие могли удостовериться в безупречном сходстве с хорошо известными физиономиями, включая лицо нынешнего президента, которое каждый день появляется на телеэкране); естественно, подобные изделия не предназначены для повседневного использования в городе, в отличие от анонимных субъектов, размещенных в нижнем ряду; у каждого имеется небольшая табличка, где указывается вероятная профессия и подчеркиваются достоинства модели, предлагаемой заказчику, например: «Психоаналитик, около пятидесяти лет, тонкое интеллигентное лицо; излучает внимательную доброжелательность, невзирая на очевидные признаки усталости, вызванной работой и научными изысканиями; предпочтительнее носить вместе с очками». И рядом:
«Бизнесмен, от сорока до сорока пяти лет, положительный и склонный к риску; форма носа свидетельствует о лукавстве, равно как и об умении держать слово; рот, который обладает способностью нравиться как с усами, так и без них».
Парики — для обоих полов, но большей частью дамские — занимают верхнюю часть витрины; шелковистые кудри длинного белокурого шиньона в центре ниспадают до лба одного из президентов.
