Рейчел покачала головой:
— Нет, были и другие. Ты ел что-нибудь?
Джонни пожал плечами.
— И что, пели псалмы, молитвы читали?
Рейчел кивнула.
— Может, съешь яичницу с тостами?
Джонни отчаянно махнул рукой:
— Ну что вы пристали с этой едой, будь она неладна? Я хочу знать, кто там был. Бак появлялся?
Осторожно переступив через его вытянутые ноги, Рейчел решительно забрала со столика бутылку и направилась к кухне.
— Нет.
Минут десять ушло на то, чтобы приготовить яичницу, тосты и кофе. Когда же вернулась в гостиную, осторожно балансируя с тарелкой в одной руке и чашкой черного кофе в другой, Джонни был все в той же позе — распластанный на диване с запрокинутой головой. Но глаза его были закрыты. На мгновение ей показалось, что он спит.
— Я ездил в Детройт, к Сью Энн, — отрывисто произнес он, открыв глаза, когда она поставила тарелку на столик и протянула ему чашку с кофе. Он взял ее, но руки его так тряслись, что горячая темная жидкость выплеснулась на джинсы. Чертыхнувшись, Джонни растер мокрое пятно свободной рукой.
Рейчел удалось спасти остатки кофе, взяв чашку из его рук.
— У нее нет телефона. Говорит, не может себе позволить такой роскоши. Она держится на пособии, с тремя-то детьми. И сейчас опять беременна. Живет в двухкомнатной конуре со сломанным туалетом. Видел ее дружка — ну, который обрюхатил Сью Энн на этот раз. Дерьмо, слизняк и обходится с ней и с детьми как со скотиной. У меня руки так и чесались набить ему морду. Но я не стал связываться. Какой смысл? Господи, ведь ей всего двадцать четыре! — Джонни говорил очень быстро, почти бессвязно, уставившись в потолок.
Рейчел осторожно поднесла чашку к его губам.
— Вот. Выпей.
Джонни не обратил внимания.
— Я отдал ей все деньги, что у меня были. Черт возьми, это такие крохи. А она и дети выглядят ужасно. Тощие — даже она, разве что живот огромный торчит, в доме мух полно, потому что в сетке на двери дыры, и жара стоит невыносимая. И я еще думал, что хуже тюрьмы мест не бывает! Да тюрьма — это курорт в сравнении с той дырой, где прозябает Сью Энн! — Он горько рассмеялся.
Рейчел тронула его за руку. Сейчас ее главной заботой было по возможности успокоить его и впихнуть хотя бы немного еды. Она подозревала, что у него маковой росинки во рту не было за весь день, а может, и с воскресенья — вряд ли сестра накормила его как следует.
— Джонни, пожалуйста, выпей. Это кофе, тебе он сейчас необходим.
Он оторвал взгляд от потолка и устремил на нее. В глазах его она увидела грозовую бурю.
— Ни черта вы не знаете, что мне необходимо. Откуда вам знать? Разве вы когда-нибудь нуждались в чем-то? Черт возьми, нет! Вы с вашим большим домом, красивыми фразами, чинными родителями — что вы знаете о таких, как я?
— Я знаю, что тебе сейчас больно. — Голос ее прозвучал очень тихо, но слова, казалось, обожгли его.
Джонни поморщился, рот его дернулся в кривой усмешке.
— Да, мне больно, черт возьми. А почему, собственно, нет? Я ведь такой же человек, как и все остальные. И мне тоже бывает больно.
Выругавшись, он вскочил на ноги, сокрушив стоявший возле дивана столик. Когда тот с грохотом рухнул, Джонни обернулся к Рейчел. Хотя он и нетвердо стоял на ногах, вид у него был устрашающий. Глаза метали молнии, кулаки крепко сжаты и, казалось, готовы обрушиться на любого, кто попадется под руку.
Рейчел подняла на него взгляд, в котором светилось совсем непритворное спокойствие.
— Тебе уже лучше?
Он уставился на нее, и постепенно ярость в его глазах сменилась чем-то иным. Бормоча под нос какие-то ругательства, пробежал пальцами по волосам.
— Черт возьми, почему вы совсем не боитесь меня? Ведь вы должны бояться. Все кругом боятся, — произнес Джонни. Лишившись ярости, которая, казалось, только и придавала ему силы, он вдруг обмяк, колени его подогнулись, словно устав поддерживать такую глыбу. Он тяжело опустился на пол, прямо к ее ногам.
— Я не боюсь тебя, Джонни. И никогда не боялась, — сказала Рейчел. Это действительно было правдой, и ей казалось, что Джонни должен был понять.
Он обернулся к ней, и на мгновение — всего лишь на одно мгновение — усталая улыбка промелькнула в его глазах. Джонни запрокинул голову, упершись ей в колени.
— Ума не приложу почему, — пробормотал он.
Глядя сверху вниз на лохматую голову, чувствуя ее тяжесть на своих коленях, тепло шелковистых волос на голых. ногах, Рейчел ощутила такой прилив страсти, что едва совладала с собой. Поставив кофейную чашку на тумбочку, она положила свою мягкую ладонь ему на голову и нежно погладила по волосам.
— Я очень сожалею о смерти твоего отца, Джонни.
Он опять горько усмехнулся.
— Сью Энн сказала, что не пришла бы на похороны, даже если бы жила по соседству. Сказала, что ненавидит старого сукина сына. Бак тоже ненавидит его, я ему звонил. Ненавидит так же, как и я. Слышали? Я говорю серьезно. Я его ненавижу. Будь он проклят!
У Рейчел дрогнуло сердце от такого крика души. Она все перебирала его волосы, нежно вплетая пальцы в спутанные пряди. Даже не зная, чувствует ли он эти прикосновения. А Джонни все говорил и говорил сдавленным, надтреснутым голосом:
— Грейди… Грейди доставалось больше всех. Бак был здоровым парнем, я слишком хитрым, а Сью Энн — девчонкой. У меня до сих пор в глазах стоит бедняга Грейди — малыш, он ведь был самый мелкий из нас, такой тощий коротышка с черной кудрявой головкой. Никогда не забуду, как отец стаскивал с него штанишки и лупил ремнем. Сначала Грейди кричал, но отец поднимал его со скамьи и бил головой об стену, пока тот не умолкал. Грейди так и не мог понять, почему отец ненавидел его больше всех нас. Если старик видел перед собой лицо Грейди, он непременно бил по нему наотмашь. Малыш, бывало, прятался в шкафу, если не успевал выскочить из дома до прихода отца. — Джонни сделал паузу, глубоко и судорожно глотнув воздуха.
Рейчел молчала, лишь гладила его волосы и слушала. Судя по тому, как Джонни сидел, уставившись в одну точку, он вряд ли помнил о ее присутствии. Во всяком случае, так ей казалось.
— А, Грейди. Мы с ним были очень близки, вы знаете? Мне даже не разрешили пойти на его похороны. Он утонул. Хотя я в это не поверил. — Джонни хмыкнул, и в этом неясном звуке проскользнула боль. — Малыш плавал как рыба. Уж в чем в чем, а в плавании он был лучшим. Думаю, у него была мысль покончить с собой. В тюрьме я очень много читал — благо времени было навалом, — в том числе всякого хлама по психологии. В большинстве своем эти книжонки годились лишь для сортира, но среди них попадались и толковые. Грейди много натерпелся в детстве. Всяких травм у него было больше, чем у всех нас, вместе взятых. Однажды он даже чуть не сгорел — играл с зажигалкой и подпалил самого себя. Но отца это совершенно не волновало. Он даже ни разу его к врачу не сводил, а у малыша вечно ноги и спина были в шрамах. Я думаю, что Грейди очень страдал оттого, что мать от нас сбежала, а отец его ненавидел. И давно хотел умереть. Наверное, потому и утопился. Он искал смерти. Черт, меня упрятали за решетку, а отца даже не тронули, а ведь это он преступник, а не я. Никто. Никогда. Не остановил его. Вы знаете, Грейди так боялся старика, что, стоило тому только взглянуть на него, как брат тут же писал в штаны. Даже когда стал подростком. Один взгляд — и Грейди уже мокрый, как младенец. Кто-то должен был помочь ему, вы понимаете? Забрать от этого старого ублюдка. Но всем было наплевать. — Джонни замолчал и закрыл глаза.
