Стараясь не обращать внимание на боль в мышцах, девушка поднялась на ноги и попыталась, хотя и без особого успеха, счистить налипшую на юбку грязь. При этом продолжала крепко прижимать к себе Миллисент. Кошка злобно сверкала глазами на подошедшего. Кэролайн с трудом сдерживала свой не менее гневный взгляд.
Квадратный вырез ее платья сполз с одного бока, обнажив верхнюю часть сорочки и плечо, сверкнувшее молочной белизной кожи. Она резко поправила действующий на нервы корсаж, пока тот наконец не принял более-менее приличный вид. Но вот с огромной прорехой на платье, сквозь которую до самой талии виднелась белая гофрированная нижняя юбка, ничего не могла поделать. Что касается волос, то с Миллисент на руках пришлось оставить их в том же беспорядке. С высоко поднятым подбородком и стараясь не думать, что ее лицо, скорее всего, такое же грязное, как и платье, Кэролайн встретила взгляд Мэтисона. Еще никогда в жизни ей не приходилось попадать в столь отчаянно невыгодное положение, но она скорее умрет, чем покажет свои чувства окружающим.
— Можете считать, что вам повезло, — произнес мужчина бесцеремонным тоном. — Вы не причинили вреда моему быку.
После всего, что ей пришлось пережить, это было уж слишком. Кэролайн судорожно втянула в себя воздух, пытаясь собрать остатки самообладания.
— Я не причинила вреда… вашему быку?! — Она кипела от гнева, глаза ее горели негодованием. — Да эта тварь чуть меня не прикончила. К черту вашего проклятого быка, вот что я вам скажу!
— Закрой свой непотребный рот, женщина!
Этот раздавшийся позади нее крик заставил Кэролайн подпрыгнуть, и она чуть не выпустила из рук Миллисент. Схватив рвущуюся на свободу кошку, Кэролайн обернулась и обнаружила в нескольких шагах от себя пастора. Похоже, он куда-то направлялся, однако вырвавшееся у нее проклятие остановило преподобного отца Миллера. На его, с резкими, заостренными чертами, лице, казавшемся особенно красным под завитками белого парика, ясно читалась неприкрытая ярость.
— О, Боже мой, — пробормотала Кэролайн, вздрогнув от неожиданного появления священника.
Девушка не меньше пастора ужаснулась словам, сорвавшимся у нее с языка. Она полагала, что, научившись стойко переносить превратности судьбы, навсегда избавилась от свойственной ей горячности и чрезмерной прямолинейности. И надо же было случиться, что и этот проклятый пастор, и предполагаемые новые родственники стали свидетелями ее вновь проснувшейся несдержанности!
— Итак, ты не только воровка, проститутка и лгунья, ты еще и богохульствуешь! — Голос священнослужителя звенел презрением, а его взгляд, словно множество острых лезвий, пронзил Кэролайн насквозь. Затем пастор перевел глаза на стоящего у нее за спиной мужчину. — Эфраим Мэтисон, если ты еще не отверг эту бессовестную женщину, я призываю тебя сделать это немедленно, и притом публично! Когда один из моих прихожан рассказал мне о ее предосудительном поведении на борту корабля, я содрогнулся и поспешил предостеречь тебя! Но, кажется, этого не требуется; она сама выдала себя!
От страстных обличений пастора дрожал воздух. Глаза Кэролайн вспыхнули, и она открыла рот, чтобы защитить себя, причем в выражениях, значительно более крепких, чем подсказывало благоразумие. Однако, прежде чем она смогла вымолвить хотя бы слово, на ее плечо легла сильная горячая рука и слегка сжала его, словно останавливая от непродуманных действий.
— И тебе тоже от всего сердца, добрый день, отец Миллер!
В приветствии Мэта звучал холодный сарказм, но Кэролайн была слишком озабочена реакцией, которую вызвало его прикосновение, чтобы задуматься о причинах столь странного тона. У нее мурашки пошли по коже. «Неужели всякий раз, когда мужская рука прикоснется к ней, она будет чувствовать отвращение», — пронеслось у Кэролайн в голове, когда она через мгновение высвободила плечо. Вскоре ненавистное ощущение прошло, и девушка снова сосредоточила внимание на диалоге мужчин.
Переводя взгляд с одного на другого, Кэролайн заметила, что выражение лица ее зятя было еще более неприязненным, чем тон. Впервые разглядывая его так близко, девушка поразилась еще и тому, что выражение холодного отвращения, с каким Эфраим взирал на пастора, ничуть не портило смуглого великолепия черт его лица. Они могли бы украсить любую классическую статую. Точеные скулы и рот, прямой нос и крупный, правильной формы рот, причем нижняя губа была чуть полнее верхней. Глубоко посаженные глаза под густыми прямыми черными бровями. Цвет глаз вызывал в памяти голубизну неба, и этот светлый оттенок настолько контрастировал с загорелой, потемневшей от солнца кожей лица, что уже сам контраст производил сильное впечатление. Единственной деталью, вносившей разлад в гармонию его лица, был шрам. Белый и неровный, он пересекал левую щеку от края глаза почти до верхней губы. Если бы не этот шрам, Кэролайн, не задумываясь, назвала бы Мэта самым красивым мужчиной, которого она когда- либо встречала в жизни.
К счастью, он не заметил, как девушка в упор разглядывает его. Все внимание мужчины было приковано к священнику.
— Я требую, Эфраим Мэтисон, чтобы ты навел порядок в своем доме и публично разоблачил эту многогрешную женщину, — истошно вопил пастор.
Губы Мэта сжались, глаза сузились.
— Не тебе указывать мне, как наводить порядок в моем собственном доме, Иоахим Миллер. А также осуждать незнакомого тебе человека, не имея на то доказательств.
— Доказательств?! — священник злобно хихикнул. — Доказательство ее богохульства я только что слышал собственными ушами. А о том, что она воровка и лгунья, свидетельствуют пассажиры, плывшие вместе с ней на «Голубке». Если хочешь, спроси у Тобиаса, я не сомневаюсь: он все подтвердит. Что же касается доказательства того, что она проститутка, — стоит лишь взглянуть, как она демонстрирует себя в столь непотребном платье. Это вызов нормам приличия, вот что это такое. Ее следует немедленно заковать в колодки, а затем отослать обратно за океан, в ту Гоморру[2], откуда она прибыла.
— Думаю, я сам, без твоей помощи, справлюсь с собственными делами.
— И ты смеешь противопоставлять себя слову Господа?!
— Я с благоговением выслушаю слово Господа, но не желаю больше слушать твою болтовню. Уйди с моих глаз, отец Миллер, пока у тебя еще есть шанс уйти по-хорошему.
— Итак, теперь ты дошел до того, что угрожаешь носителю священного сана. Ты ответишь за свои действия, Эфраим Мэтисон! — Пастор отвернулся, его подбородок трясся от гнева. — И горько пожалеешь об этом, я тебе обещаю! — В своих развевающихся одеждах он резко пересек скотный двор, направляясь к тропе, видневшейся между деревьями.
— По-моему, ты поступил неразумно, Мэт. Пастор и так настроен к нам враждебно, может быть, не стоило злить его еще больше.
Не совсем уверенно прозвучавшие слова Даниэля заставили Эфраима и Кэролайн поднять на него глаза. Из-за перепалки Мэта со священником девушка не заметила, как они подошли. И теперь Даниэль, а с ним мужчина помоложе (судя по сходству, тоже брат) и еще один с рыжеватыми светлыми волосами и еле заметной улыбкой, а также оба мальчика — все полукругом обступили Мэта. Тобиас Рауз стоял немного в стороне, нахмурясь и покачивая головой.
— Знаешь, а Даниэль прав, — проговорил светловолосый.
Мэт пожал плечами. Это его явно не интересовало. Он внимательно смотрел в янтарные глаза Кэролайн.
— Вы всегда доставляете такую уйму неприятностей? — спустя некоторое время спросил Эфраим.
Кэролайн гордо вздернула подбородок. Мэтисон был явно столь же далек от цивилизованности, как и страна, в которой он жил.
— Я почти никогда никому не доставляю неприятностей, если, конечно, меня не травят чудовищными собаками, не напускают быков и грубых мужчин, — резко парировала девушка. Она старалась снова надеть на себя маску невозмутимости и отстраненности, которая, как ей казалось, уже приросла к ней, став второй натурой. Но это ей удавалось.
Мэт в ответ что-то пробормотал. Стоявший позади него Даниэль начал о чем-то озабоченно говорить, но Мэт сделал жест рукой, призывая его замолчать.
— Из того, что мой брат и Тобиас успели мне сообщить, я заключил следующее: вы приехали из Англии только сегодня утром и, как утверждаете, являетесь близкой родственницей нашей семье. Может быть,
