фактов мало — вот я и не хотел бы спешить с выводами.
— Ну знаешь, Андрей Иванович, ты меня просто удивляешь. По-твоему, мало фактов? А пребывание Корнильевой в фашистском плену, в американских лагерях для перемещенных лиц? Это тебе не факт? Превращение ее из Корнильевой в Величко? Тоже не факт? А тайник, тайник, черт побери, обнаруженный не где-нибудь, а именно у Корнильевой, в ее тумбочке? Я уж не говорю о ее прошлом, в котором тоже кое- что есть… Нет, уволь, фактов куда как изрядно! Предостаточно.
— Ах, Василий Николаевич, говорю тебе — спешишь. Есть ведь и другие факты. Хотя бы уход Корнильевой добровольно на фронт. Это ведь тоже факт. А характеристика, которую дает ей Садовский? Ты про нее забыл? Да мало ли что. Боюсь, твоя уверенность окажется на руку не кому иному, как Черняеву.
— Черняеву? Да ты что? — опешил Луганов. — При чем здесь Черняев?
— А ты не догадываешься при чем? При том самом. Представь себе на минуту, что Черняев возьмет да и заявит на допросе, что не имел о тайнике ни малейшего понятия. Я, мол, не я, и лошадь не моя. Следуя твоей версии, мы должны будем с ним согласиться. Так, что ли?
Луганов возразил:
— Ну, допустим, не совсем так. Следствие есть следствие. Будем работать. Верить Черняеву на слово не приходится. Да и надо еще посмотреть, что покажет исследование фотоаппарата и других предметов из тайника.
— Вот это другой разговор, — сказал Миронов. — Пока же спешить с выводами не следует. Никак нельзя.
— А я и не спешу, — сказал Луганов, — но что ясно, то ясно. Тумбочка-то корнильевская, от этого никуда не денешься…
К единой точке зрения Миронов и Луганов на этот раз так и не пришли, а наутро спор вспыхнул с новой силой, теперь уже в кабинете Скворецкого. Внимательно выслушав обе стороны, полковник задумался. Он сознавал, что факты в своем большинстве на стороне Луганова. Взять хотя бы историю с тайником. Ну, действительно, какой был смысл Черняеву оставлять тайник, если он знал о его существовании? Но и с доводами Миронова Скворецкий не мог не считаться. Кроме того, зная Андрея много лет, Кирилл Петрович верил в его чекистский «нюх», в хватку.
— Знаете что? — после длительного раздумья сказал Скворецкий. — Арбитром в вашем споре я не буду. Воздержусь. Все равно, что бы я ни сказал, каждый из вас останется при своей точке зрения. Уж лучше пусть вас жизнь рассудит. Давайте-ка за дело: беритесь за Черняева, приступайте к допросу. А кто из вас прав, выяснится. Со временем, но обязательно выяснится.
Глава 17
На этот раз Черняева вызвали на допрос уже не в милицию, а в Управление КГБ. Когда конвоир ввел Черняева, Миронов и Луганов невольно переглянулись. За какие-нибудь сутки Черняев изменился неузнаваемо: куда девалась прежняя выправка, уверенные, властные манеры? Он вошел в кабинет следователя понурясь, сгорбившись, устало волоча ноги. Глаза его потухли, на небритых щеках и подбородке выступила поблескивающая сединой неопрятная щетина.
— Садитесь, — сказал Миронов, указывая рукой на стул, стоявший в углу комнаты за маленьким столиком, покрытым зеленым сукном. — Начнем разговор.
Черняев, ни на кого не глядя, вяло потащился к указанному ему месту и тяжело опустился на стул.
— Как дела, Капитон Илларионович? — спросил Миронов. — Что надумали? Может, решили прекратить бессмысленное запирательство и говорить начистоту?
Черняев бросил на него сумрачный взгляд и, ничего не ответив, снова уставился в пол.
— Так как, Капитон Илларионович, — настойчиво повторил Миронов, — начнем разговор?
— О чем? — уныло спросил Черняев. — О чем? Ведь все сказано. Добавить мне нечего…
— Так-таки и нечего? — не скрывая иронии, заметил Миронов. — Что ж, придется вам помочь. Может, поговорим о назначении арсенала шпионских принадлежностей, хранившегося на вашей квартире?
— Арсенал? Шпионские принадлежности? — криво усмехнулся Черняев. — Мне, знаете ли, не до шуток.
— А я шутить и не собираюсь…
Миронов поднялся со своего места, подошел к сейфу, открыл его и выложил на стол сначала флакон со средством для тайнописи, потом специальный карандаш, затем все остальные предметы, что минувшей ночью были обнаружены в тайнике на квартире Черняева.
Извлекая на свет фотоаппарат, Андрей самым равнодушным тоном как бы невзначай обронил:
— Между прочим, дактилоскопическое исследование обнаружило на этой штучке, — он чуть приподнял фотоаппарат, — отпечатки пальцев. Ваших пальцев, Черняев…
Черняев закусил губу и нахмурился.
— Ладно, — сказал он внезапно охрипшим голосом, — Хватит. Я — я все скажу. Пишите!..
— Не складно, Капитон Илларионович, у нас с вами получается, — с подчеркнутой укоризной сказал Миронов. — Во всем, ну буквально во всем приходится вас изобличать. Чего было проще сразу сказать правду?
— Но… — начал было Черняев, и голос его пресекся. — Но я не хотел об этом говорить ради Ольги. Ее нет, она все равно мертва. Я хотел, чтобы хоть память о ней осталась чистой… — Черняев на секунду умолк, затем безнадежно махнул рукой. — Вижу — ошибся. Все напрасно. Шило в мешке не утаишь…
— Рассказывайте, — потребовал Миронов.
— К чему скрывать? — судорожно всхлипнул Черняев. — Я вижу, вы и так все знаете… Да, вы вчера правильно усомнились в тех мотивах, которые я назвал, объясняя, почему убил Ольгу. Была, конечно, и ревность, но не это главное, нет, не это! Ольга… Ольга была… Да, да, моя бывшая жена оказалась… шпионкой!.. Как я об этом узнал? Слушайте.
Я, — начал свой рассказ Черняев, — говорил правду, что прошлого Ольги Николаевны не знал. Никогда я ее прошлым не интересовался. К чему? Не знал я и ее настоящей фамилии. Можете мне верить. Кем она была на самом деле, раскрылось не сразу. Первый год нашей супружеской жизни был безоблачным. Я был счастлив. Да, да, счастлив. Счастье было настолько полным, что я как-то не замечал некоторых странностей в поведении Ольги. Вернее, замечал, не обнаружить их было трудно, но рассматривал эти странности как все новые и новые проявления ее любви, ее заботы обо мне…
— О каких странностях Ольги Николаевны вы говорите? — спросил Миронов. — Нельзя ли поконкретнее?
— Конкретнее? — откликнулся Черняев. — Но я и говорю самым конкретным образом. Минуту терпения, и вам все станет ясно. Я, как вам известно, военный инженер, строитель. Правда, последние годы вышел в запас, но все равно продолжал работать на стройках оборонного значения, и немаловажных. Ну, знаете, ракетодромы, всякое такое… Думаю, даже здесь в детали вдаваться не следует.
Миронов утвердительно кивнул. Черняев продолжал:
— Так вот. Дело свое я люблю и, смею утверждать, знаю. На стройках, в которых я участвовал, мне доверяли не последние посты. Раньше, до встречи с Ольгой, до женитьбы, я готов был работать шестнадцать — восемнадцать часов в сутки. Да и что мне было делать, кроме работы? Пить я не пью, картами не увлекаюсь. Работа была для меня всем: радостью, счастьем… Так было, пока в мою жизнь не вошла Ольга. Тут все переменилось. Мысли мои были заняты только ею. Даже в разгар работы, разговаривая с инженерами, прорабами, разбираясь в чертежах, схемах, я постоянно мыслями возвращался к Ольге. Не успев переделать за день и половины дел, с которыми так легко справлялся раньше, я бросал все и мчался домой, к жене…
Что? Я слишком пространно говорю о своих чувствах, своих переживаниях? Но иначе нельзя, иначе вы не поймете. Вы уж меня не перебивайте… Ольга! Да, она замечала, не могла не заметить, что на работе
