Второй мировой войны. Тогда в Ильинцах немцы расположили сборный пункт для угоняемых в Германию.
Ходят легенды об одном дедушке, который два месяца прожил в чернобыльских лесах в землянке и умудрился ни разу не попасться на глаза милицейским и армейским патрулям, выискивавшим уклонистов.
Самовольное же возвращение жителей началось буквально через несколько недель после эвакуации и длилось около двух лет. В опросах «самоселы» называли две основные причины возвращения: неустроенность на новом месте и тоску по родному дому.
В неустроенности была как объективная сторона, так и субъективная. Чернобыльские чиновники, с гордостью заявляя о предельном внимании государства к пострадавшим людям и быстром строительстве 163 населенных пунктов для переселенцев и десятков тысяч домов (вернее сказать, было построено 41777 домов), скромно умолчали об их качестве. Быстро возводимые дома для переселенцев зачастую были просто непригодны для жилья. Значительная часть «самоселов» вернулась обратно в зону отчуждения именно по этой причине.
Стоит отметить, что средства на строительство домов для эвакуированных зачастую выделялись из местных бюджетов тех городов и сел, куда их переселяли. Естественно, денег на социальное развитие регионов попросту не оставалось, местным предприятиям было предписано принимать на работу в первую очередь переселенцев, льготы распространялись и на медицинское обслуживание, и на поступление в вузы… Таким образом, чернобыльцы невольно оттесняли местное население, и хоть государство пыталось создавать дополнительные рабочие места и развивать социальную инфраструктуру, но удавалось это далеко не везде.
В результате между аборигенами и «пришлыми» складывались напряженные отношения, их стали недолюбливать, переселенцы чувствовали себя еще большими изгоями. Красноречиво рассказала об этом Мария Урупо, «самосел» из села Парышев зоны отчуждения. «Нас отселили в Бородянский район. Дали в старообрядческой деревне дом — один на 8 человек. Погреб заливало водой, стены промерзали насквозь. Не смогли мы жить в общежитии». И таких печальных историй очень и очень много.
Субъективная причина возвращения в зону заключалась в радикальном изменении образа жизни эвакуированных.
Одних селян выселили на юг и восток Украины, и даже в Крым. А там климатические и аграрные условия в корне отличаются от тех, к которым люди привыкли в Полесье. Для человека, ведущего собственное хозяйство, снабжавшее его всем необходимым, это настоящая катастрофа. Требовалось в корне менять привычный образ жизни — что для людей пожилого возраста практически невозможно. Выделенную землю многие из них обрабатывать отказались, что вызвало дополнительные нарекания со стороны местных властей и жителей. Других деревенских поселили в городские квартиры, что тоже психологического комфорта не добавляло.
Естественно, люди тосковали. Чувство дома и родины, особенно для людей преклонного возраста, проживших всю свою жизнь в лесу или возле реки, — это сильное личное чувство. В детстве именно дом и ближайшее к нему пространство дают подрастающему человеку модель мира. Эта модель, образ родины, все чувства, связанные с ним, — звуки, запахи, зрительные картины, навсегда сохраняются в памяти и влияют на всю дальнейшую жизнь.
Те, кто большую часть жизни провел в квартирах и никогда не имел своей земли, имеют совсем другую модель мира и иное представление о доме. Такие люди легче меняют место жительства и к дому применяют только утилитарные требования — комфорт, удобство расположения, качество обслуживания. Для сельского жителя дом — это центр его жизненного пространства. Свой микромир. Часто он является творением его рук или рук его предков. В сельском доме вместе живут три-четыре поколения одной семьи. В этой системе представлений дом — это защищенное пространство, в котором можно чувствовать себя в безопасности.
Тут-то и кроется основной мотив возвращения, которое для многих людей кажется лишенным рациональных оснований. Украинская писательница Лина Костенко, которая
долгое время занимается гуманитарными аспектами Чернобыльской катастрофы, вспоминает такую беседу: «Мне один чиновник из администрации зоны сказал: «Вот вы, писательница, изучите их психологию. Что за люди? Им дали квартиры, дали компенсацию, а они возвратились сюда. Чего ж они плачут, это ж уже не их, государственное. Они за эти хаты компенсацию получили».
В сложившихся условиях переселенцы были готовы отказаться от всех «благ», безвозмездно подаренных им государством, и во что бы то ни стало вернуться в свои родные места. К весне 1987 года началось массовое возвращение «самоселов». По оценкам ученых, в тот год назад вернулся каждый сотый из общего числа эвакуированных.
То, что значительная часть из них имела статус пенсионеров, вполне объяснимо. В этом возрасте люди уже не обременены воспитанием детей, обязательств перед обществом у них остается не много. Поэтому и рычагов воздействия, которыми государство могло бы заставить их остаться на новых местах, тоже мало. Кроме того, пенсионер в СССР имел высокий социальный статус — человек прошел трудовой путь и находится на заслуженном отдыхе. Вероятно, поэтому данная категория эвакуированных жителей сознательно выбрала возвращение и, как следствие, конфронтацию с властями. Они сочли, что имеют полное право дожить свой век в родном доме.
Радиация была для них невидима и непонятна, угрозу для своего здоровья правильно оценить они не сумели. А вот дискомфорт от новой непривычной жизни, от разрыва родственных и дружеских связей, а порой и от отсутствия жилья они испытали в полной мере. Все это превратило эвакуацию в личный «конец света» отдельно взятого и, как правило, пожилого человека.
Подобные эмоции в 1976 году, за 10 лет до аварии на ЧАЭС, описал Валентин Распутин в повести «Прощание с Матёрой». Матера — это и остров, и одноименная деревня с 300-летней историей, где однажды наступает такой вот «конец света»: в результате строительства гидроэлектростанции остров попадает в зону затопления, и всю деревню решают переселить в новый поселок на берегу реки Ангара. Для жителей деревни преклонного возраста это трагедия, целая серия утрат. Полная физическая потеря, ведь родные места, где прошла почти вся жизнь, скоро перестанут существовать. Это утрата связи с предками — вместе с островом исчезнет кладбище с могилами родственников. Это утрата образа жизни — на новом месте, в поселке, им придется доживать свой век в квартирах. В переживаниях героев повести вы можете узнать те же чувства, что испытывали эвакуированные жители сел зоны отчуждения.
Некоторые в качестве выхода из сложившейся ситуации выбрали возвращение домой. Делали это «нелегально» — звериными тропами в обход постов милиции, «легально» — устраиваясь на работу в зоне отчуждения и вселяясь обратно в свой дом. Потребность в рабочей силе в первые, самые трудные послеаварийные годы была велика, и на факт возвращения закрывали глаза. Легально возвращались в Чернобыль, нелегально — в брошенные села.
В 1987-1990 годах «самоселы» проживали в Чернобыле и 17 селах. Все эти населенные пункты расположены в южном секторе зоны отчуждения, ограниченном с севера дорогой Диброва-Чернобыль- Славутич, с других сторон — границей зоны.
Первое время «самоселы», как могли, скрывали свое пребывание, даже печи топили по ночам. Позже они, что называется, вышли из «подполья» и с упорством и терпением, достойными уважения, отстояли свое право жить и умереть на родной земле. Официальные власти ничего не могли поделать. С одной стороны, они нарушали закон
и подлежали соответственным санкциям. С другой — их понимали, им сочувствовали и уж точно не видели в них социальной опасности. Единственная акция принудительного выселения, которую милиция проводила в 1989 году, была прервана вмешательством личного состава одной из армейских частей, расположенных в этом районе. Таким образом, «самоселы» стали неотъемлемой частью реальности зоны отчуждения.
Как демографическая группа они имеют весьма характерные черты. Так, в 1992 году 95% данного населения имели возраст 50 и больше лет, 75% — больше 60 лет. В дальнейшем доля людей преклонного возраста устойчиво повышалась. Соотношение мужчин и женщин равно один к двум и сохраняется таким уже 15 лет (интересно отметить, что соотношение полов у персонала зоны отчуждения обратное). Средний возраст «самосела» сейчас составляет 63 года. Поэтому основной причиной сокращения количества
