тяжеловесный, если не хуже. Существительные напоминали мне свинцовые ядра, а глаголы – глаголы не под силу было бы сдвинуть с места даже паре дюжих мужиков. Готов поспорить, это была массивная месса; позволю даже такое сравнение – месса высшей весовой категории. До сих пор удивляюсь, как это мы не провалились в тартарары под ее тяжестью. После нее мы с сестрой Хилари вышли на улицу, чтобы полюбоваться на Звезду Востока. Ночь была прохладная, но безветренная, и мы уселись на бревно и принялись смотреть на звезды. Сквозь тучи пробилась луна, ее луч упал на обручальное кольцо сестры Хилари. И тогда я вспомнил – она же обручена с Иисусом Христом. Да-да, обручена с идеей всеобщей любви и братства. Причем это не умозрительные интеллектуальные узы, не эмоциональная привязанность, но узы подлинного брака – она жила с ним, спала с ним, он наполнял ее собой, она была частью его самого и одним с ним целым, как наедине с собой, так и на людях; ради него она полюбила бедность, помногу трудилась, носила некрасивую одежду и рисковала собственной жизнью. Это была невеста Любви, жена, что делит ложе с Миром, стирает ему трусы и готовит сандвичи, чтобы он взял их с собой на работу. Не красавица, не модница и с головой не все в порядке, зато верная. Она сидела на замшелом бревне, и от нее словно струился свет, и лунные лучи слетались к ней, как птицы к святому Франциску. Со стороны смотреть – истинное чудо божье.
И в тот момент мне стало ясно, как искажено мое собственное мышление. Я был исполнен ненавистью и отвращением к католичеству. Я проделал путь от пассивного сопротивления к активному неприятию. Я спал и видел его крах. Я рисовал себе картины окончательного крушения его тирании. Но мне и в голову не приходило, что католичество как целое – это нечто совсем иное, ведь сестра Хилари тоже была частью этого целого. И не одна, а многие сотни, если не тысячи таких, как она. Как же быть с ними? Как быть с их самоотверженными, исполненными любви и мужества сердцами? История католической церкви написана на обугленных страницах и обильно полита кровью. Это история инквизиции и геноцида, чисток и извращений, бредовых видений и резни. Все так. Но по тем же пропитанным кровью страницам вереницей идут святые в сияющих нимбах, сея вокруг себя искры любви. Какие великие просвещенные души свихнулись на служении Вечности! Какой кайф ловили они, какой Божественной Силой преисполнялись, целуя тех, кто преследовал их, благословляя тех, кто обрекал их на смерть? Как же быть с этими римско-католическими буддами, христианско-индуистскими вишну, чьи незлобивые сердца и есть истинные сокровища Ватикана? И тогда я прозрел: католичество – это дуализм добра и зла, микрокосм светского общества. Как можно ненавидеть общество – ведь и в нем мы встречаем индивидов любящих и достойных любви. Точно так же я проникся ненавистью не к Церкви, потому что у Церкви были самоотверженность и просветленность многих священников, монахинь, святых.
Иными словами, я в ней ненавидел то же самое, что ненавидел и в обществе в целом. Мне были ненавистны тираны. Падкие до власти себялюбцы. Закоснелые догматики. Алчные, ущербные, бесполые святоши, которые хотели бы подмять под себя всех и вся. И пока мы просто живем в свое удовольствие – пробуем, балуемся, обнимаемся, целуемся, ловим кайф и взрослеем, – они только и знают, что прибирают к рукам все подряд. Глядишь, их щупальца уже обвивают все вокруг – правительство, экономику, школы, газеты и журналы, искусство и даже религиозные институты. Те, кто жаждет власти, кто не может жить без законов и прочих нездоровых абстракций, кто жаждет править, повелевать, указывать, казнить и миловать. Эти люди – говно из вонючего кишечника Молоха, не знающие любви, до смерти страшащиеся смерти и потому ненавидящие жизнь. Они боятся всего, что живет своей жизнью, не подчиняясь никаким законам, всего, что находится в вечном движении, что меняется по собственной воле, – иными словами, как когда-то выразилась Аманда, они боятся природы, они боятся жизни. Они отринули жизнь, а отринув ее, отринули самого Бога. Все эти президенты, губернаторы, мэры, генералы, начальники полицейских департаментов, главы компаний. Злокозненные кардиналы, заплывшие жиром епископы и тощие монсеньоры-мастурбаторы. Вот кто самые перепуганные и в то же время самые страшные хищники из тех, что рыщут, подкарауливая жертву, по нашей планете. Не ведающие любви, жадные до власти, эти педики разрушают все, что дышит мудростью, красотой и свободой. Самое же невероятное их извращение в том, что они это делают во имя Иисуса, который есть мир, и Бога, который есть любовь.
Быть игрушкой чужой воли – вот самая страшная психическая травма, которой мы подвергаемся от рождения до смерти. Надеюсь, ты со мной согласишься, Аманда. Никто не любит, когда им командуют. Можно, конечно, возразить, что тираны падки до власти. Но это не так. Они просто используют ее для того, чтобы отомстить тем, кто возложил эту власть на их плечи. С первых мгновений своей жизни человеческое существо слышит приказы вроде «Прекрати, а не то отшлепаю тебя по мягкому месту». И его пока еще бессознательное «Я» начинает потихоньку готовиться к бунту. Нередко этот протест направлен не на того, на кого надо, и цикл «тирания – бунт» повторяется заново. Иногда это выливается в такие виды деятельности, которые общество определяет как преступление либо помешательство. Я сам прошел этот разрушительный путь, поэтому знаю, что говорю. Именно таким действиям анархия и обязана своей дурной репутацией.
Итак, в ту лунную рождественскую ночья принял решение. Я подумал, что если Церковь способна породить таких людей, как сестра Хилари и ее друзья, и они, пусть довольно слепо, этой Церкви служат, то, значит, сама Церковь еще способна действовать во благо людям. Господи, я случайно не заговариваюсь? И если Церковь еще не растеряла всю ту таинственную силу, что заключена в ее бархатном сердце, то, значит, еще как-то можно помочь ей выпустить эту силу на волю. И вот он я – не-като-лик-анти-католик Плаки Перселл – заброшен в самое логово самой жизнененавистнической части римских властолюбцев. Быть может (всего лишь – быть может), я смогу что-то сделать. Но что? Черт, сам не знаю.
Но должен же я что-то придумать, должна же подвернуться какая-то непредвиденная возможность, которая поможет мне сдвинуть вес католичества в сторону таких людей, как сестра Хилари. Может, мне удастся совершить нечто более позитивное, чем кремация десятка злокозненных схимников. По крайней мере меня не убудет, если я пооколачиваюсь здесь еще какое-то время и все хорошенько выясню. В случае же неудачи подпустить красного петуха я успею всегда.
Собственно, я к чему клоню, друзья мои, – не спешите затариваться пивом. По всей видимости, я застряну в этой змеиной норе еще на несколько месяцев. Возможно, здесь мне самому придет крышка, но не будет ли в этом и некой искупительной иронии? Вы только представьте – старый похабник Перселл встретит свою смерть, потому что сдержал безмолвную клятву, данную им девственнице-монахине?
Еще раз спасибо за улетное печенье. Вам воздастся. Но не в этой жизни, а в той, как и положено у нас, христиан. Хе-хе. Желаю вам удачи с вашими сосисками – и теми, что уже отдали концы, и теми, что еще трепыхаются.
Следующие три или четыре письма были не столь велеречивы. Новые планы Перселла пока еще не обрели плоть. Единственным крупным событием в обители было освобождение сексуальной энергии новоиспеченного брата Далласа. Плаки познакомился с пятнадцатилетней индейской девушкой из племени кинолтов – она жила примерно в трех милях от монастыря, в одной хижине со своим алкоголиком-папашей. Дружба монаха и индианки стала поводом для довольно скабрезных пассажей в корреспонденции Плаки. Однако, если не считать этой любовной истории, мы мало что можем узнать для себя нового о жизни монахов из Общества Фелиситаторов и их гнусных деяниях. Несмотря на плотские утехи, которые дарила ему несовершеннолетняя возлюбленная, Перселл вновь заскучал. И даже начал строить планы побега.
Зато на настроении Маркса Марвеллоса спад энтузиазма у Плаки ничуть не сказался. Маркс как читал запоем эту уже почти нечитабельную хронику, так и продолжал читать и никак не мог оторваться. В самом низу пачки, прилипнув к жирафьей коже полоской клея, обнаружился самый тонкий конверт. Маркс уже горел предвкушением развязки. Увы, он ошибся.
На клочке бумаги химическим карандашом было накарябано следующее:
– Вы не едите мяса, – заметил Маркс Марвеллос. (Произошло это неделю спустя после чтения писем Плаки Перселла, и страдающий раздвоенностью молодой ученый смог наконец поговорить о чем-то еще.)
– Нет, не ем, – ответила Аманда.
– А Джон Пол ест.
– Угу, ест. Поглощать другие виды он считает эволюционным долгом человека. Но мой муж никогда не