— Мне наплевать на то, что изменилось. И хоть ты не ответила ни на одно мое письмо, я хочу забрать тебя домой.
Мэри вскинула голову:
— А я не собираюсь туда ехать.
Майк умоляюще смотрел в ее глаза:
— Я люблю тебя, Мария. По-прежнему люблю. Раньше, до колонии ты говорила, что тоже любишь меня.
— Тогда мы были детьми и ничего не понимали в жизни.
— Ты говоришь так, будто стала древней старухой. Подумай, прошло всего полтора года, и у нас еще все впереди.
— Боюсь, что у нас с тобой впереди нет ничего. Эти полтора года стоят сотни лет. Я быстро повзрослела.
— Знаешь, ведь я тоже не мальчик, однако мне отношение к тебе осталось прежним. А твое?
— Нет.
Майк горестно покачал головой:
— Господи, что они с тобой сделали?
— Ничего. Во всем виновата я сама. Прощай, Майк. Нам никогда не вернуться в детство... К сожалению.
Девушка уже хотела уйти, но он в отчаянии схватил ее за руки.
— Что случилось, Мария? Расскажи мне. Я имею право знать все.
Мэри посмотрела на него каким-то странным долгим взглядом, и Майка поразила черная глубина ее глаз, глубина, в которой тонул даже солнечный свет.
— У меня был ребенок.
— ?!
— Да, пока я там сидела, родился ребенок. Мальчик или девочка, не знаю. Мне пришлось написать отказ, и его сразу же забрали.
Майк стоял, словно пораженный громом небесным. Боже, в это невозможно поверить! А если она сказала правду, то почему в голосе не было ни боли, ни раскаяния? Только равнодушие, будто речь шла не о ребенке, а о половой тряпке.
— Майк, ты по-прежнему интересуешься тем, что произошло?
Он хрипло спросил:
— Чей ребенок? Росса?
— Нет. Росс в то время еще не вернулся из Европы. Помнишь?
— Ты хочешь сказать, что кроме Росса были другие мужчины?
Его лицо свела гримаса боли. Девушка молчала. Майк закусил губу, пытаясь сдержать слезы, но они все равно потекли из его широко открытых, остановившихся глаз.
— Я не верю, Мария. Ведь ты любила меня... Она не обратила на эти слова никакого внимания, словно вообще их не расслышала и тем же безжалостно-ровным голосом проговорила:
— В колонии сидела одна девушка. Она научила меня всяким штучкам, и мы с ней этим частенько занимались. Чтобы развлечься. Знаешь, Майк, нам было хорошо. Хочешь расскажу?
Он вскинулся:
— Я не желаю знать этой грязи! Росс был прав: ты — обыкновенная дешевая...
Мэри спокойно закончила фразу:
— Шлюха.
Майк снова сжал ее руки.
— Мария, ну скажи, что ты не такая, какой тебя называл Росс. Скажи!
Девушка не ответила.
И тут его отчаяние сменилось жгучей яростью.
— Зачем ты врала мне? Ради тебя я готов был разбиться в лепешку, потому что верил каждому твоему слову. Ты... врушка.
Она спокойно и твердо посмотрела в его мокрые глаза.
— Теперь все это не имеет никакого значения, Майк. Правда — это то, во что ты веришь, а не то, что знаешь с чьих-то слов.
Мэри остановила проезжавшее мимо такси. Больше она ни разу не взглянула на Майка, и лишь когда машина поворачивала за угол, обернулась назад. Через стекло была отчетливо видна застывшая на тротуаре высокая мужская фигура.
Неожиданно для себя девушка заплакала. Ей захотелось крикнуть: «Я люблю тебя, Майк», но вместо этого она лишь крепче стиснула зубы.
Свобода, представлявшаяся в колонии сплошным счастьем, обернулась слезами.
— Куда желаете ехать?
— Отель «Астор» на Бродвее.
Мэри снова оглянулась, но Майка уже не было видно. У нее оборвалось сердце.
Впервые в жизни девушка почувствовала непереносимое, безысходное отчаяние. Она потеряла Майка. Навсегда. Рано или поздно это должно было произойти. Разве может Мэри после всего случившегося думать о чистом, доверчивом парне? Нет, она не станет портить ему жизнь. Пусть Майк будет счастлив с другой — такой же прекрасной, как он сам.
И не в силах больше сдерживаться, девушка зашлась горькими рыданиями.
2
Администратор раскрыл регистрационный журнал, и девушка углубилась в его изучение. Вот то, что ей нужно: одноместный номер-люкс с ванной и душем. Но цена! Три с половиной доллара в сутки. Похоже, с роскошью придется пока подождать, ведь в сумочке — чуть больше сотни.
Но... так хочется почувствовать себя свободной, богатой, красивой. Словом, шикарной женщиной! И поколебавшись еще минуту, она быстро написала в книге: Мэри Флад... Йорквиль, штат Нью-Йорк... 20 ноября 1937 года.
Администратор внимательно прочитал эти сведения, нажал кнопку звонка, улыбнулся:
— Только что закончили школу, мисс Флад?
Мэри кивнула: вот именно. Через минуту спустился коридорный. Он поднял чемодан, взял с конторки ключ. Администратор распорядился:
— Проводите мисс Флад в номер двенадцать ноль четыре.
Наконец-то девушка осталась одна в просторном, богато обставленном номере. Она с разбегу бросилась на широкую деревянную постель, с удовольствием погрузилась в ее упругое тепло, потом перекатилась к другому краю и опустила ноги в мягкий ворс пушистого ковра. Да, номер — высший класс. А где же ванная? Наверное, здесь.
О, какой белоснежный фарфор! Какая блестящая плитка! Мэри завороженно провела рукой по сверкающему краю ванны. Гладкая, словно атлас! Не то, что шероховатые чугунные гробы.
На сушке висели разноцветные турецкие полотенца. Она сняла одно, провела им по лицу, и кожа ощутила легкое прикосновение нежной ткани. Да, это не те заскорузлые хлопчатобумажные терки, что водились в родительском доме. Мэри восхищенно вздохнула: вот это жизнь!
Она посмотрела на часы. Скоро полдень. Пора идти за покупками. Девушка неохотно повесила полотенце и вышла из ванной.
В сумочке оказалось сто восемнадцать долларов, ровно столько, сколько она заработала в прачечной. Фу, как там было душно, как отвратительно пахло дешевое темное мыло.
Мэри тряхнула головой, защелкнула сумочку и решительно направилась к двери.
От дверей «Астора» был хорошо виден Бродвей. В этот обеденный час на улице толкалось гораздо больше народа, чем в другое время дня. Люди шли озабоченные, молчаливые. Все куда-то спешили, и никто не смотрел по сторонам. Мэри это показалось странным. Она обвела взглядом улицу. В кинотеатре «Парамаунт» шла новая картина с Бингом Кросби и Китти Карлайл. В «Риальто» показывали два фильма ужасов, а в «Нью-Йоркере» — два боевика. Закусочную на другой стороне улицы битком забили проголодавшиеся посетители.
