Том Роббинс
Сонные глазки и пижама в лягушечку
Посвящается Маэстро Рудольфо, а также «нашему человеку в «
Четверг, 5 апреля, вечер
Только что из Тимбукту
16:00
День, когда рынок ценных бумаг наворачивается с кровати и ломает позвоночник, по праву можно назвать самым черным днем вашей жизни. По крайней мере так вам кажется. На самом деле он не такой уж черный, но вы железно убеждены в его черноте, и в голосе, озвучивающем эту мысль, звенит голая вера, практически не украшенная риторикой.
– Сегодня самый черный день моей жизни, – говорите вы, роняя соленый орешек в бокал двойного мартини (в более светлые дни вы пьете белое вино) и наблюдая за его погружением: орешек в отличие от рухнувших сбережений тонет медленно и красиво, описывая изящную спираль, и приставшие к нему маленькие миленькие пузырьки совсем не похожи на мерзкие обломки, облепившие ваше сердце.
Прошло уже около трех часов с того момента, как рынок сорвался в пропасть, и тревожный, с вкраплениями истеричности галдеж, до сих пор наполнявший ресторан «Бык и медведь», уступает место тихому гудению, в котором смешались стратегии выживания и циничные шуточки. Однако ни отчаянные уловки коллег, ни фальшивое веселье не вызывают отклика в вашей безутешной душе. Обхватив до срока седеющую голову, вы повторяете:
– Самый черный день…
– Да ладно тебе, – говорит Фил Крэддок. – Рынок еще поднимется.
– Он-то, может, и поднимется. А я уже вряд ли. Все клиенты утонули, погрузились с головой, а жабр у них нет. – Вы глотаете огненный мячик мартини. – Даже Познер об этом знает. Сегодня встретил меня в коридоре, сразу после звонка. Спросил, считаю ли я профессию больничной сиделки благородной.
– Может, он сам хочет стать сиделкой?
Вы усмехаетесь, представив эту картину.
– Познер, таскающий утки? Скорее уж Папа Римский согласится сняться в порнофильме! Нет, Фил, старик послал четкий, недвусмысленный сигнал: продавай «порше» и занимай очередь за талонами на бесплатный супчик. Если к понедельнику рынок не поднимется, меня отправят на котлеты.
– До понедельника еще три выходных.
– Угу, спасибо, что напомнил! Лишний день мучительной неизвестности. Хотя все правильно: страстная пятница – день наказаний.
– Соберись, подружка, – отвечает Фил. – Возьми себя в руки, надень пуленепробиваемый лифчик.
При упоминании об интимной детали туалета вы краснеете. Одно дело, когда речь идет о порнофильмах (которых вы, кстати, ни разу в жизни не видели), и совсем другое – когда мужчина, пусть даже это Фил Крэддок, смотрит в глаза и говорит о личных вещах, несущих налет порочности. Невольное смущение румянит ваши оливковые щечки так, что ими впору украшать бокал двойного мартини – уже третий за вечер, – а попытка сознательно замедлить кровообращение заставляет краснеть еще сильнее. Эта склонность быстро вспыхивать по пустякам – один из пунктов, по которым можно упрекнуть злую судьбу, регулярно плюющую вам в тарелку. Другой пункт – ваши соседи по столу.
Фил Крэддок специализируется на торговле бобами и свиными потрохами, да и сам похож на свиновода, если не считать небрежно повязанного галстука. Галстук, если уж на то пошло, тоже деревенский: хронически старомодный, широкий, с загнутым кончиком. (Единственный человек в «Быке и медведе», одетый дурнее Фила, – это странный тип, с которого не сводит глаз ваша вторая соседка по столу, Энн Луиз.) На самом деле Фил держится очень деликатно и сочувствующе, но это лишь раздражает: слишком уж похоже на стиль поведения Белфорда Данна, вашего так называемого парня. Фил и Белфорд одинаковы практически во всем, за исключением двух деталей: во-первых, Белфорд на десять лет младше, а во- вторых, трудно представить, чтобы Фил согласился делить свою квартиру с переродившейся обезьяной.
Что до Энн Луиз, то вы ее почти не знаете. Она пришла в фирму «Познер, Лампард, Мак-Эвой и Джейкобсен» шесть месяцев назад, а прежде жила в Нью-Йорке, где подвизалась на продаже аварийных зданий и между делом, как утверждают злые языки, самозабвенно практиковала содомский грех практически со всеми крупными фигурами Уолл-стрит, включая тех, чьи имена украшают фасады известных фирм. Это женщина средних лет, приземистая, не лишенная привлекательности; она, пожалуй, могла бы вас кое-чему научить – по работе, разумеется! – но «репутация» не позволяет. К тому же Энн вот уже полчаса, игнорируя ваше присутствие, таращится в спину длинноволосого незнакомца (по крайней мере вам он не знаком), вокруг которого у стойки бара толпится народ. Слабое зрение и неудобный угол мешают вам разглядеть детали.
Так или иначе, вашу досаду можно понять. Из пестрого разнообразия брокеров, менеджеров и портфельных инвесторов, наводнивших ресторан «Бык и медведь»; из тех, с кем вы могли бы мысленно взяться за руки в столь роковой, даже исторический момент; из тех, перед кем можно излить тоскующую душу в трагическом плаче по рухнувшим надеждам, – за вашим столиком оказываются эти два… изгоя? Несправедливо, хотя и типично. Щепотка соли на рану, лишнее доказательство, что сегодня – самый черный день вашей жизни.
Полно, Гвендолин, такой ли он черный? Может, вы забыли другой день, восемь лет назад, когда в почтовом ящике оказались уведомления об отказе, присланные одновременно из аспирантур Стэнфорда, Гарварда, Йеля и Уортонской бизнес-школы при Пенсильванском университете? В один и тот же день! И кому? Вам, представительнице гендерно-этнического меньшинства, – в то время как все организации в неуклюжей попытке замолить прошлые грехи, в паническом стремлении прослыть политически корректными
