Сворачивает за угол на Сорок девятую улицу. Останавливается возле мусорной корзины. Задумчиво переводит взгляд с корзины на Ложечку и обратно на корзину. Качает головой и снова засовывает Ложечку в карман куртки. Однако, сделав лишь пару шагов, останавливается и снова вытаскивает Ложечку, снова разглядывает ее в лунном свете. Когда Шафто вздыхает, возникает ощущение, будто его вытащили из другой игры, словно во вздохе этом слышится вспоминание о неловком обращении с мячом, поставившее некогда жирный крест на его мечтах попасть в «Буффало Биллз». Он швыряет Ложечку в кучу мусора.
Патрульный наблюдает за действиями коллеги.
– Забудь об этом, сержант, – произносит он. – В нашей большой помойке вечно происходит миллион всяких историй.
Сегодня третья пятница апреля, и на небе заходит Луна. И вместе с ней скрывается уже знакомая нам одалиска. Они уносят с собой свою мятную амброзию, свои оды, свои гормоны, свое гусиное шардоне. (Скоро за ними последует настоящее время.) Они оставляют зараженного СПИДом младенца дрожать на пронизывающем, колком воздухе. Почки на ветвях деревьев, бродяги и калеки на улицах также дрожат от холода.
Саломея прекращает свой танец в полночь.
– Ей лишь недавно исполнилось шестнадцать, – объясняет руководитель оркестра.
Спайк предлагает подвезти девушку домой, однако она уже уехала, выйдя из ресторана через задний дворик, общий у «И+И» с соседним рестораном индийской кухни. Оркестр еще играет до двух часов ночи, хотя еще задолго до этого толпа практически полностью рассасывается и в заведении почти не остается посетителей.
– Что я говорил! – говорит своему партнеру Абу. – Все предпочитают бубен!
– Верно, – вторит ему Эллен Черри. – Бубен.
Она также выходит через задний дворик, оставив Рауля одного. Тот, не сумев перехватить Саломею на улице, возвращается в ресторан, чтобы наконец сообщить Эллен Черри о своей песне, своем желании и ударе Ложечкой по голове.
Эллен Черри требуется не слишком много времени, чтобы пожалеть о том, что она не надела пальто. Решив, что ночь слишком холодна и темна, и потому не стоит возвращаться домой на метро, она берет такси. Когда машина отъезжает, из «И+И» выскакивает Рауль.
– Маленькая леди с бубном вернется сюда завтра вечером! – кричит ему вслед Абу.
Рауль оборачивается и смотрит на высокого, исполненного собственного достоинства араба.
– Завтра я буду в этом гребаном Эл-Эй, чувак, – бросает он в ответ с явным раздражением.
В «Ансонии» Пепе уже сменился и ушел домой, так ничего и не сообщив Эллен Черри о том, какое удивительное событие произошло ранним вечером и какое отношение оно имело к ее квартире. Неудивительно, что Эллен Черри слегка напугана, когда, войдя в квартиру, обнаруживает, что большинство ее картин смотрят ей прямо в лицо. По какой-то не вполне ясной причине, возможно, имеющей какое-то отношение к дыханию весны, она подозревает, что в ее апартаментах побывал Бумер. Здесь ничего не разгромлено и ничего вроде бы не пропало, а кто, кроме Бумера или, возможно, Ультимы Соммервель, стал бы интересоваться ее картинами?
Она, конечно же, ошибается. Относительно того, что ничего не пропало. Что ж, даже если это Бумер неожиданно нагрянул к ней из Иерусалима, даже если он шпионит за ней, хочет знать, что она рисует, она решительно не желает видеть его этой ночью. Эллен Черри смывает под душем сигаретный дым и чад кухни «И+И», протирает увлажняющим лосьоном лицо и тело, после чего открывает верхний ящик комода и тянется за вибратором.
«Наверняка на меня подействовала вся эта похотливая атмосфера сегодняшнего вечера в «И+И», – думает она.
Эллен Черри замечает, что Ложечки нет на том месте, где она ее оставила всего несколько часов назад. Ее позвоночный столб моментально напрягается, как резинка эвклидовых трусов, а любой отель в жарких тропиках вполне мог использовать в системе кондиционирования ее кровь.
Подсчитано, что за всю свою жизнь любой человек проводит в поисках потерянных вещей в общей сложности целый год. Эллен Черри заподозрила, что, потрать она на поиски пропажи весь этот отведенный ей судьбой год, ей все равно ни за что не найти малышки-ложечки. И тем не менее в состоянии близком к панике она продолжала поиски, так как не знала, чем ей еще заняться. Для того чтобы обыскать квартиру, ей понадобилось так мало времени, что она обшарила ее дважды.
Путаясь в рукавах, она облачилась в шелковое кимоно – тело ее пошло мурашками таких огромных размеров, что дальневосточное одеяние едва прикрывало их, – и на лифте спустилась в фойе, то и дело оглядываясь через плечо и вздрагивая от каждого звука, от каждой тени. Она набрала телефонный номер, который когда-то поклялась ни при каких обстоятельствах не набирать. На том конце провода послышались долгие гудки, и Эллен Черри ощутила, как к горлу моментально подступила легкая тошнота.
– Да-а-а! – раздался в трубке женский голос на фоне отдаленного собачьего лая.
– Извините. Это говорит Эллен Черри Чарльз. Не могли бы вы сказать мне, Бумер случайно не вернулся в город?
– Моя милочка, вы хоть понимаете, что сейчас четыре часа утра? Вам, должно быть, приснился неприятный сон, и вы сильно расстроились. Нет, нет, к несчастью, он еще не вернулся. Кстати сказать, в понедельник я вылетаю в Израиль, чтобы убедить его поскорее вернуться. Наш Бумер постепенно становится новым Жаном-Мишелем Баскья,[vii] самым глупым образом саботируя собственный успех.
– Так он не вернулся?
– Судя по вашему голосу, вы не вполне здоровы. Может, вам следует принять лекарство?
– Спасибо. Извините. – Эллен Черри повесила трубку и тут же перезвонила Спайку Коэну. – Мне ужасно неудобно беспокоить вас в такой час, мистер Коэн. Вам это, конечно, покажется глупостью, но в мое отсутствие в моей квартире кто-то побывал и…
Когда вся история выдавилась из нее, как пачка спагетти, Спайку, разумеется, она показалась довольно глупой. Тем не менее он поспешил успокоить Эллен Черри и даже немного развеселился.
– Не беспокойся, дорогая. Я прямо сейчас еду к тебе. Если у тебя поселился диббук, то я знаю, как его изгнать.
К тому времени, когда Эллен Черри отыскала в словаре значение слова «диббук» – его поиски заняли у нее минут десять, – Спайк примчался в «Ансонию», вооружившись экземпляром девяносто первого псалма и квартой рома. Лишь впустив ночного гостя в квартиру, Эллен Черри сообразила, что, кроме тонкого просвечивающего кимоно и быстро испаряющегося слоя увлажняющего лосьона, на ней больше ничего нет. Она попыталась казаться небрежной, Спайк старался не смотреть на нее.
– Для того чтобы избавить вас от вашего демона, я буду вслух читать девяносто первый псалом. Если это не поможет, то тогда мне придется потрубить в шофар, бараний рог. Шофар всегда помогает. Ой! Шофара у меня нет, поэтому вместо него я принес бутылку рома.
– Мистер Коэн, неужели вы действительно верите, что тут замешан диббук…
Спайк Коэн улыбнулся. У него были ровные зубы, белые, как хлопья стиральной пены.
– Нет, нет, – сказал он. – Конечно же, нет. Никакой уважающий себя диббук не станет тревожить шиксу.[viii] Но псалом этот просто превосходен, да и ром неплох.
Спайк налил каждому из них на три пальца темного «баккарди».
– А теперь, – сказал он, садясь напротив Эллен Черри, – расскажи мне об этой Ложечке, которая приходит и уходит, появляясь то здесь, то там.
Пока Эллен Черри излагала суть дела, сама Ложечка набиралась мужества, чтобы выглянуть из-под грязного газетного листа, в котором она спряталась. Это оказалась страница с редакторской статьей какой- то нью-йоркской газеты. Передовица эта с пеной у рта выступала в защиту запасов ядовитого газа, химического оружия в виде бомб и ракет дальнего действия, накопленных обеими сторонами ближневосточного конфликта. Доводы ее были просты – если арсеналы сторон будут равными по масштабам и боеспособности, то они сведут друг друга на нет. Автор статьи зашел так далеко, что процитировал незабвенную логику Генри Киссинджера: «Нам придется обзавестись новыми ракетами, чтобы избавиться от уже имеющихся!» Увы, содержание газетных статей было Ложечке неведомо. Зато куда больше заботило
