— Я же вчера тебе обещал, что сделаю это, если ты опоздаешь. Ты опоздала, — сказал Дима.
Пришлось бежать в аптеку, останавливать кровотечение — разрез был очень глубокий — и потом каждый день, в течение двух месяцев, делать перевязки. О том, чтобы сообщить тюремному врачу, не могло быть и речи. Диму отправили бы в карцер.
Надо ли говорить, что то опоздание было последним. Урок я запомнила на всю жизнь. На память об этой истории остался шрам.
Операция
В середине января Дима отправил меня в Израиль, чтобы я там сделала себе пластическую операцию по увеличению груди. Я носила второй размер бюстгальтера, это меня вполне устраивало, и никаких комплексов я не испытывала. Но Диме хотелось, чтобы моя грудь «подросла» на один номер. Вопрос делать или не делать операцию даже не обсуждался.
Операция прошла удачно. В каждую грудь ввели по 300 граммов какого-то нового состава, который постепенно перерождается в естественную ткань. Меня предупредили, что грудь будет болеть ровно полгода. Так и вышло. Когда прошло шесть месяцев и один день, боль ушла навсегда.
Но если бы я только знала, какую сильную боль мне придется испытывать, я бы, наверное, не пошла на это. Даже ради Димы. Сама операция была, естественно, под наркозом, поэтому неприятных ощущений почти не было, но зато в течение первых двух недель я просто руки не могла поднять. Одеться, наклониться, помыться — все было проблемой. Сразу после операции я носила специальный лифчик, потом можно было пользоваться нормальным бельем.
Проблема была ещё в том, что врачи запретили мне поднимать тяжести хотя бы два месяца, а мне пришлось буквально через пять дней после операции тащиться с чемоданами в аэропорт. Перелет в Петербург тоже прошел довольно тяжело.
Когда мы, наконец, приземлились в аэропорту, меня встретил адвокат. Одного взгляда на его расстроенное лицо было достаточно, чтобы понять: что-то произошло.
— Что случилось?
— Диму отправили в Нижний Тагил…
Мы-то рассчитывали, что Дима будет отбывать наказание под Москвой, в колонии общего режима, которая расположена в поселке Крюково, недалеко от аэропорта Шереметьево. У нас было направление именно туда. Крюковская колония была «предпочтительней» и потому, что это почти Москва, и потому, что там есть условия для содержания адвокатов. Я планировала быть рядом с Димой, а в выходные выбираться домой, чтобы повидаться с сыном и с родными. Так что Нижний Тагил разом перечеркнул все планы.
Пять женихов
В сентябре 1997 года получилось так, что мне одновременно было сделано пять предложений руки и сердца. Почему-то все выбрали для этой цели именно сентябрь.
В сентябре Дима впервые предложил выйти за него замуж. Еще три жениха были из криминальной среды. А пятым по счету претендентом был Мати, высокопоставленный чиновник из Тель-Авива.
С ним мы познакомились в апреле того же года. Вышло так, что мы оказались в одной гостинице. Это была моя первая поездка в Израиль вместе с сыном. Впоследствии я ездила одна.
У нас куда больше барьеров между людьми, чем на Западе. Там люди запросто знакомятся друг с другом. Поэтому ничего экстраординарного в том, что он подошел ко мне в холле гостиницы и пригласил танцевать. На следующий день он не отходил от меня ни на шаг. Играл в волейбол с моим сыном, занимался с ним по три-четыре часа, пока я была на процедурах.
Мати влюбился в меня с первого взгляда. Он предложил мне сразу купить квартире в Израиле, чтобы я потихоньку привыкала к жизни в этой стране. Хотел купить мне машину. Но я от всего отказалась, так как знала, что замуж за него не выйду, а чувствовать себя обязанной мне не хотелось. Я не стала его обманывать. Рассказала, что была замужем и развелась, что у меня есть любимый человек.
Дима всегда говорил, что я могу делать все, что мне заблагорассудится, уверял, что он не ревнив. Но когда я честно рассказала историю с Мати, Дима все равно ревновал. Каждый раз, как я приезжала в Израиль, Мати встречал, провожал и всячески меня опекал. Не буду скрывать, ухаживал он очень красиво, и мне это нравилось.
У меня от Димы не было тайн, по возвращении я все ему рассказывала. Он бесился, говоря при этом, что никакой ревности не испытывает. Слушая меня, Дима начинал выискивать какие-то отрицательные черты в моем воздыхателе, акцентировал на этом мое внимание, чтобы очернить его светлый образ в моих глазах.
Когда я ездила на операцию по увеличению груди, Мати вообще сидел в операционной и держал меня за руку. Ему выдали белый халат, марлевую повязку. В тот момент для меня было очень важно, чтобы рядом находился человек, который тепло ко мне относится.
А когда я пришла в сознание после наркоза, то увидела склонившееся надо мной лицо Мати. Он кормил меня с ложечки, как ребенка. Вся палата была усыпана цветами. Он приносил свежие фрукты и сидел со мной подолгу. Первые три дня после операции я вообще не могла двигаться, и Мати на руках носил меня в душ. Он мыл меня, перевязывал, во всем помогал, пока я была слаба.
Он плохо говорит по-русски, читать не может совсем. Зато в совершенстве знает английский язык. Благодаря Мати я выучила несколько слов на иврите. Мы понимали друг друга. А переписываться было сложнее. Поэтому мне приходилось привлекать Диму. Выглядело это так: Дима писал по-английски, а я переписывала своей рукой, поскольку Мати знает мой почерк. Затем отправляла по факсу.
У нас сохранились хорошие дружеские отношения. Я чувствую, что Дима по-прежнему ревнует, но никогда не признается в этом.
Крушение иллюзий
Собственно говоря, мы надеялись, что приговор будет оправдательным. Судья был сама любезность, он вел процесс таким образом, что всем, и нам в том числе, казалось, что Диму освободят из- под стражи прямо в зале суда. Приговор был написан как оправдательный, но перед вынесением вдруг оказалось, что судья ещё не успел написать приговор и ему требуется для этого 4 дня. Как потом выяснилось, он все это время не выходил из кабинета и переделывал текст приговора. Тем не менее некоторые фразы звучали как оправдательные. Неспециалисту это не бросается в глаза, но для любого человека с юридическим образованием было очевидно, что происходит нечто странное.
Когда мы слушали его речь, вообще было невозможно понять, чем все закончится, потому что одно предложение было оправдательным, а другое — обвинительным. Ближе к концу иллюзии по поводу благополучного исхода дела, конечно, рассеялись, но мы были потрясены, когда услышали срок — пять лет лишения свободы. Марина вообще не понимала, что читает судья. И потому, что у него была плохая дикция и некоторые слова разобрать было невозможно, и потому, что бессонные ночи, потраченные на переделку приговора, давали о себе знать. Судья волновался и путался. Его не спасал даже солидный опыт работы.
Чтение приговора продолжалось шесть часов, и все это время Марина, не отрываясь, смотрела на меня, пытаясь по выражению моего лица и реакциям понять, что говорит судья. Сначала я старалась ей улыбаться, но, когда не осталось уже никаких сомнений в характере приговора, мне трудно было делать вид, что все хорошо. Марина чисто интуитивно сразу почувствовала неладное.
Дима встретил приговор достойно, он даже нашел в себе силы улыбаться, но когда мы приехали в тюрьму, стало явным, что для него это тяжелейший удар, просто шок.
Для того чтобы читатели получили хотя бы слабое представление об этом процессе в духе Кафки, мне необходимо рассказать о так называемом «книжном деле».
«Честные люди, несмотря на еврейскую национальность»
В полдень, 16 декабря 1994 года, в квартире у Раисы Горенбург раздался звонок. Этого звонка ждали многие. Его ждала Раиса Горенбург со своим мужем, чтобы тем самым подтвердить свое несуществующее алиби. Его ждали с надеждой сотрудники ФСБ, сидящие у неё в засаде, этого звонка ждали те, кто устроил весь этот спектакль.
Дверь открылась, и были задержаны Владимир Ананьев, недавно устроившийся на работу шофером к Диме, и охранник Владимир Ушаков. Первоначально на допросе Ананьев, не зная заранее приготовленного сценария, объяснил, что в Петербург его послал некий Игорь Анатольевич. Однако после непродолжительного воздействия со стороны сотрудников спецслужб он изменил показания и назвал
