знал, что самые простые овощи в оливковом масле могут быть такими вкусными. Утолив голод, я отодвинул миску и поблагодарил генерала.
— Ешь ты хорошо, — с усмешкой сказал мне на это Кастаньос, — и язык у тебя подвешен, да и удачлив ты, парень, как сто чертей, прости меня Господи. Остаться в живых после того, как неудачно сыграл из дредноута в десантной шлюпке в море… И по-французски говоришь. Ты можешь мне пригодиться.
— Для какой, позвольте спросить, цели? — поинтересовался я.
— Мне нужны люди для налётов на деревни возле Уэльвы, — ответил Кастаньос. — Вернее, людей-то у меня хватает, а вот офицеров — мало. Ты был поручиком, лейтенантом, если по-нашему, а дам тебе роту французских головорезов. Мне нужно, чтобы вы устроили паладинам и французам, засевшим в Уэльве, вторую Вандею.
Меня словно пружиной подбросило. Я вновь встал по стойке «смирно» и отчеканил:
— Шуаном не стану и c Ecorcheurs Жехорса соперничать в жестокости не намерен!
— Тогда я тебя более не задерживаю, — отмахнулся Кастаньос.
Я махнул рукой, однако пальцы прикладывать было некуда. Тяжёлый кивер я скинул, когда плавал в море, в отличие от сапог. Но не успел я развернуться, как по отмашке генерала сзади на меня кинулся здоровенный детина в чёрном мундире с длинным ножом в руке.
Когда-то, когда мама была жива, а в нашей семье ещё водились деньги, отец выписал мне учителя рукопашного боя. Тощего коротышку-китайца, в незапамятные времена осевшего в нашем городе. Уроки его мне особенно нравились, а ещё больше нравилось мне лупцевать, пользуясь полученными знаниями, моих врагов в гимназии. Не раз ещё мне пришлось воспользоваться наукой старого китайца, пригодилась она и сейчас.
Тело сработало само. Раньше, чем разум успел осознать наличие опасности. Я перехватил запястье черномундирника, вывернул из пальцев нож и, используя его собственные вес и силу удара, бросил его на стол. Миска с остатками овощей полетела прямо в генерала Кастаньоса, брызги оливкового масла попали на белоснежный мундир. Я занёс нож над грудью поверженного в единый миг врага.
— Давай же, парень, — совершенно невозмутимо произнёс Кастаньос. — Прикончи его.
— И доказать тем самым, что я именно тот, кто вам нужен, генерал, — покачал головой я. — Никак нет.
Я отпустил руку малость ошалевшего парня и вернул ему нож. Тот слез со стола, долго смотрел на меня, а затем скрылся в той же нише, закрытой занавеской, откуда выскочил.
— Теперь я окончательно уверился в том, — сказал мне генерал Кастаньос, — что именно тот человек, что мне нужен.
— Быть может, вы всё же объясните мне, генерал, — спросил я у Кастаньоса, — чего от меня хотите?
— Ты, парень, лучше всего подходишь для одного поручения, — ответил тот. — Думаю, паладины в Уэльве и их французские друзья вполне созрели для моего предложения. — Генерал встал и подошёл к большому бюро, установленному в углу зала, вынул из него запечатанный сургучом конверт и передал мне. — Это моё письменное предложение лорду Томазо — главному паладину Уэльвы.
— И в чём оно состоит, если не секрет? — поинтересовался я, забирая конверт и пряча его в карман.
— Если они хотят жрать, — неожиданно грубо сказал Кастаньос, — то пускай проваливают из Уэльвы. И лягушатников с собой забирают. Отныне Уэльва и окрестности выходят из-под власти Жозефа Бонапарта.
— Что за ерунда? — не сдержался я. — Жозеф же растопчет вас!
— Не успеет, — покачал головой Кастаньос, которого ничуть не смутила моя дерзость. — Это будет первым ударом по Бонапарту. Первый толчок колосса. Все должны понять, что ноги у него глиняные.
— И к чему это приведёт? — спросил я. — К новой гражданской войне, — сам же и ответил, — новой крови.
— Именно! — воскликнул Кастаньос. — Именно к новой крови! Я солдат и живу войной. Также и сброд, которым я командую. Сидя здесь, на годоевом подворье, они киснут и разбалтываются всё больше, а удерживать их в узде армейскими методами нельзя. Тут солдат-то меньше половины — да и те бежали от армейской жизни — остальные же просто разбойники, прибившиеся к нам из-за страха перед Ecorcheurs Жехорса. Не будет войны — они или разбегутся или начнут учинять больше безобразий, нежели стерпят крестьяне. И тогда нас даже авторитет Годоя не спасёт. Поднимут нас на вилы — и вся недолга.
Эта неожиданная исповедь удивила меня, однако я выслушал её и испросил у генерала разрешения удалиться.
— Свободен, — кивнул он мне, возвращаясь за стол.
— Только оружие моё верните, — добавил я. — Полусаблю и особенно дуэльный пистолет «Гастинн-Ренетт». Он весьма дорог мне, как память.
— Холодное оружие я могу тебе выдать любое, — кивнул Кастаньос на оружейный шкаф. — Бери что хочешь. А вот с «Гастинн-Ренеттом» сложнее. Кто тебя взял?
— Конные егеря.
— Люди Хосе, — задумчиво протянул Кастаньос. — Пистолет уже, скорее всего, у него. Ладно. Как выйдешь, попроси часового пригласить ко мне лейтенанта Хосе — командира разъезда конных егерей.
— Есть, — ответил я и шагнул к шкафу с оружием.
— Люди Хосе тебя и проводят до Уэльвы, — добавил генерал.
Открыв оружейный шкаф, я обнаружил в нём около десятка шпаг самого разного вида. Я выбрал себе одну, явно старинной работу. Немногим уже шотландского баскетсворда, оставшегося на борту «Гангута», однако существенно легче. Витая гарда отлично защищала ладонь, совершенно не мешая работать кисти. Отличное оружие. Вряд ли Кастаньос расстанется с ним.
— На клеймо посмотри, — иронично сказал Кастаньос, — это Хуан де Торо — этой шпаге больше двух сотен лет.
Я с сожалением поглядел на оружие и уже собрался поставить его обратно в шкаф и выбрать себе что-то попроще, однако генерал Кастаньос остановил меня репликой:
— Можешь оставить её себе. Мне хватает и моей шпаги, а особого пиетета перед ним я не испытываю, как многие мужчины.
— А для чего, позвольте спросить, — поинтересовался я, продевая ножны старинной шпаги через петли оружейного ремня, — вы держите у себя столь впечатляющую коллекцию?
— Эта коллекция Годоя, — ответил Кастаньос, — он обожает холодное оружие. В его комнате не пройти — столько самого разного стоит, лежит и висит. А то, что не влезло, он по остальному дому раскидал — и позабыл. А оружию не гоже пылиться в шкафах, клинок должен пить кровь врагов.
Поблагодарив генерала, я вышел-таки из зала. На выходе из дома я сообщил часовому о том, что Кастаньос хочет видеть лейтенанта конных егерей Хосе, и спустился по крутой лестнице. И тут я понял, что мне нечего делать. Всю свою военную жизнь я, как и гласит известная мудрость, не оставался без дела и не давал скучать своим подчинённым, став командиром взвода. А теперь мне нечего было делать! Оставалось только ждать пока Кастаньос выделит мне сопровождение до города и, быть может, вернёт памятный «Гастинн-
