— Нет!
— Больше никто с этим не справится. И нужно торопиться. При нынешнем положении вещей его вполне могут перехватить.
— Пусть перехватывают. Он подлец и пьяница. И разваливал все, за что ни брался.
— Он знает самолетостроение, — упрямо возразил Форрестер и снова посмотрел на меня. — Я в курсе ваших отношений. Но сейчас это не имеет значения.
Я не ответил. Впереди командир звена качнул крыльями. Это был сигнал выходить на связь.
Форрестер подался вперед и включил радио.
— Слушаю, капитан?
— Здесь мы расстаемся, старик.
Я взглянул вниз. Под нами расстилались воды Атлантики. До Британских островов было около ста миль.
— О’кей, капитан, — сказал Форрестер. — Спасибо.
— Счастливо долететь, ребята. И не забудьте прислать нам большие машины. Они понадобятся следующим летом, чтобы отдать должок бошам.
Форрестер засмеялся.
— Вы их получите, капитан.
— О’кей. Конец связи.
«Спитфайр» снова качнул крыльями, и звено сопровождения повернуло обратно. Я расстегнул ремень и встал.
— Если ты не против, я пойду вздремну.
Роджер кивнул. Когда я открыл дверь, он сказал:
— Подумай над тем, что я сказал.
— Если ты об Амосе Уинтропе, забудь.
Морриси уныло сидел в кресле механика. Когда я вошел, он поднял голову и печально сказал:
— Не понимаю.
Я присел на край койки.
— Все просто. Экипаж Б-17 — пять человек против наших девяти. Это значит, что англичане смогут поднять в воздух почти в два раза больше машин. До Германии и обратно — не больше двух тысяч миль, так что наша пятитысячная дальность им не нужна. Кроме того, затраты на их эксплуатацию почти вдвое ниже наших.
— Но эта машина может летать на три тысячи метров выше и на двести миль в час быстрее, — возразил Морриси. — И поднимает бомб в два раза больше.
— Твоя беда, Морриси, в том, что ты опережаешь время. Они еще не готовы к таким самолетам.
Его убитый вид вызвал у меня жалость. Но то, что я сказал, было правдой. Что до меня, то я считал его величайшим авиаконструктором в мире.
— Забудь об этом, — сказал я. — Они еще до тебя дорастут. В один прекрасный день тысячи таких самолетов поднимутся в воздух.
— Но не в этой войне, — грустно сказал он и достал термос. — Пойду отнесу кофе Роджеру.
Он ушел в кабину, а я растянулся на койке. Рев четырех моторов стоял в ушах. Я закрыл глаза. За три недели в Англии я ни разу не выспался как следует. То бомбежки, то женщины. Теперь я наконец посплю.
Визг падающей бомбы оборвался грохотом взрыва где-то поблизости. Беседа за обеденным столом на секунду прервалась.
— Я так волнуюсь за свою дочь, мистер Корд, — сказала худощавая седая женщина, сидевшая справа от меня.
Я взглянул на нее, потом на Морриси, который сидел напротив. Его лицо было бледным и напряженным. Я снова повернулся к своей соседке. Бомба упала совсем рядом, а она волновалась о дочери, которая находилась в безопасности в Америке. Но, может быть, ей было от чего волноваться. Это была мать Моники.
— Я не видела Монику с тех пор, как она была девятилетним ребенком, — нервно продолжала миссис Холм. — Почти двадцать лет. Я часто думаю о ней.
Недостаточно часто, подумал я. Я считал, что матери в этом отношении отличаются от отцов, но оказалось — нет. Все они думают в первую очередь о себе. Это было единственное, что роднило нас с Моникой. Нашим родителям было на нас наплевать. Моя мать умерла, а ее — сбежала с другим мужчиной.
Она взглянула на меня темно-фиолетовыми глазами, и я подумал, что красоту Моника унаследовала от нее.
— Вы увидитесь с ней, когда вернетесь в Штаты, мистер Корд?
— Сомневаюсь. Я живу в Неваде, она — в Нью-Йорке.
Она помолчала, затем снова пристально взглянула на меня.
— Я вам не нравлюсь, не правда ли, мистер Корд?
— Право, я об этом не думал, миссис Холм, — поспешно ответил я. — Мне жаль, если вам так показалось.
Она улыбнулась.
— Нет, вы ничего такого не сказали. Я почувствовала по тому, как вы замкнулись, когда я сказала вам, кто я, — она нервно передвинула ложку. — Амос, наверное, рассказал вам о том, как я убежала, оставив его одного растить ребенка?
— Мы с Уинтропом никогда не были близки. Мы никогда не говорили о вас.
— Вы должны поверить мне, мистер Корд, — прошептала она напряженно. — Я не бросала свою дочь. Я хочу, чтобы она знала это!
Картина не изменилась. Для родителей важнее быть понятыми, чем потрудиться понять.
— Амос Уинтроп был бабник, — сказала она без горечи. — Десять лет нашего брака были сущим адом. Уже во время медового месяца я заставала его с другими. И в конце концов, когда я полюбила порядочного, честного человека, он шантажировал меня и заставил отказаться от дочери, угрожая расстроить карьеру моего возлюбленного.
Я взглянул на нее. Это было похоже на правду. Амос был способен на подобные фокусы.
— А вы не писали Монике об этом? — спросил я.
— Как можно писать о таком собственной дочери?
Я промолчал.
— Лет десять назад Амос сообщил мне, что собирается прислать Монику ко мне. Я подумала тогда, что, когда она узнает меня, я все расскажу ей. Но я прочла в газетах о вашей свадьбе, и Моника так и не приехала.
Дворецкий убрал пустые тарелки и поставил перед нами кофе. Когда он удалился, я спросил:
— И что вы хотите, чтобы я сделал, миссис Холм?
Она испытующе посмотрела на меня. Мне показалось, что ее глаза увлажнились. Но голос ее остался ровным.
— Если вам случится говорить с ней, мистер Корд, скажите ей, что я справлялась о ней, что я думаю о ней и хотела бы с ней связаться.
— Хорошо, миссис Холм, — кивнул я.
Когда я открыл глаза, рев четырех мощных моторов снова наполнил мне уши. Морриси сидел в кресле и спал, неловко свесив голову набок. Когда я сел, он проснулся.
— Долго я спал? — спросил я.
— Часа четыре.
— Пойду сменю Роджера.
Форрестер повернулся ко мне.
— Похоже, ты сильно устал, — сказал он. — Ты храпел так громко, что мне стало казаться, будто у
