Я рассмеялся.
— Пользуйся моментом. Врачи говорят, что через пару недель я буду как новенький.
— Ну, воспользуюсь своей удачей. Катите его к столу, ребята, ручка уже готова!
Было почти четыре часа, когда я кончил подписывать бумаги. Устало взглянув на Мака, я спросил:
— Что еще у вас новенького?
Мак подошел к столу у стены.
— Вот что.
Он снял чехол с какой-то штуки, похожей на радиоприемник с окошком.
— Что это?
— Первый продукт фирмы «Электроника Корда», — гордо сказал он. — Телевизор.
— Телевизор?
— Изображение передается по воздуху, так же как радиосигналы, и воспроизводится на этом экране.
— А, над этой штукой начали работать перед самой войной. Ничего не получилось.
— Теперь получилось, — сказал Мак. — Это новое открытие. Все радио- и электронные компании начинают им заниматься. Хочешь посмотреть в действии?
— Конечно.
Он подошел к телефону и сказал в трубку:
— Дайте мне лабораторию.
Он вернулся к телевизору и включил его. Окошко засветилось, и на нем начали появляться круги и полоски, постепенно превратившиеся в надпись: «Фирма „Корд“ представляет». Внезапно надпись сменилась изображением всадника, скачущего прямо в камеру. Когда лицо показали крупным планом, я узнал Неваду. Это была сцена из «Ренегата». Минут пять мы смотрели молча, а потом Невада сказал:
— Черт побери! Так вот почему они захотели купить мои старые картины!
— О чем ты? — спросил я.
— Меня уговаривают продать те девяносто с чем-то картин, которые принадлежат мне. И за хорошие деньги — по пять тысяч.
Мгновение я смотрел на него, а потом сказал:
— Я усвоил одно хорошее правило кинобизнеса. Никогда не продавай то, за что можешь получать проценты.
— Ты думаешь, мне следует давать их напрокат?
— Да. Я их знаю. Раз они покупают за пять, значит рассчитывают получить пятьдесят.
— Я плохо смыслю в этих делах, — признался Невада. — Не мог бы ты этим заняться, Мак?
— Не знаю, Невада. Я же не агент.
— Соглашайся, Мак, — сказал я. — Помнишь, ты говорил, что хочешь заниматься конкретными делами?
Макалистер неожиданно улыбнулся.
— О’кей, Невада. Кстати, Джонас, мы так и не нашли замену Боннеру. Адвокат — неподходящий президент для кинокомпании. Я ведь ничего не смыслю в кино.
Я задумался. Он был прав. Но кто тогда? Только Дэвид, но он погиб. Да и мне это было неинтересно. У меня не осталось ни новых идей, ни желания открыть новую звезду. Кроме того, эта маленькая коробочка скоро появится в каждом доме. Она будет перемалывать столько фильмов, сколько кинотеатрам и не снилось. Но мне все равно было неинтересно. Даже ребенком я знал, что когда игрушка надоедает — она надоедает навсегда.
— Продай кинотеатры, Мак.
— Что? — воскликнул он, не поверив своим ушам. — Да ведь только они и приносили прибыль!
— Продай кинотеатры, — повторил я. — Через десять лет в них никто не пойдет. Все будут смотреть кино, сидя у себя дома.
Мак изумленно воззрился на меня.
— А что мне делать со студией? — спросил он не без сарказма. — Тоже продать?
— Да, — негромко ответил я. — Но не сейчас. Лет через десять. Когда людям, которые будут делать картины для этой коробочки, понадобится место.
— А что прикажешь делать с ней сейчас? Пусть разлагается?
— Нет. Сдавай ее внаем, как старую «Голдвин». Если она будет окупаться или работать с небольшим убытком, я не стану жаловаться.
— Ты это серьезно?
— Да, — ответил я, переведя взгляд наверх, на крыши студии. Я впервые увидел их по- настоящему.
— Мак, видишь ту крышу? — Он проследил за моим взглядом. — Первым делом, — тихо добавил я, — вели покрасить ее в белый цвет.
В машине Невада странно посмотрел на меня и почти печально спросил:
— Ничего не изменилось, да, Джонас?
— Верно, не изменилось, — устало согласился я.
8
Мы с Невадой сидели на террасе под полуденным солнцем. Марта принесла чай, и в этот момент послышался шум машины.
— Интересно, кто это? — спросила Марта.
— Может, врач, — ответил я.
Старый док Хэнли приезжал каждую неделю осматривать меня. Но когда машина подъехала ближе, я понял, кто это. Я встал навстречу Монике и Джоан, направлявшихся к нам.
— Привет!
Моника объяснила, что они забрали последние вещи из Калифорнии и заехали ко мне по пути в Нью- Йорк, так как Моника хотела поговорить со мной об Амосе. Я заметил, как Марта многозначительно посмотрела на Неваду. Тот встал и взглянул на Джоан.
— У меня есть послушный гнедой конек, который мечтает о том, чтобы какая-нибудь молодая леди вроде тебя проехалась на нем верхом.
Девочка посмотрела на него с обожанием: он был настоящим живым героем!
— Не знаю, — смущенно сказала она. — Я никогда раньше не ездила верхом…
— Я тебя научу, — ответил Невада. — Это совсем просто.
— Но она неподходяще одета, — усомнилась Моника.
Это было так. На Джоан было нарядное платье, в котором она ужасно походила на мать.
— У меня есть джинсы, — быстро нашлась Марта. — Они очень сели после стирки, и Джоан как раз подойдут.
Не знаю, чьи это были джинсы, но одно я знал точно: Марте они не принадлежали никогда. На четырнадцатилетней Джоан они сидели как влитые. Она собрала свои темные волосы в хвост, и ее лицо показалось мне странно знакомым. Но я так и не понял, почему.
Проводив ее взглядом, я повернулся к Монике. Она улыбалась мне. Я ответно улыбнулся и сказал:
— Она взрослеет. Красивая будет девушка.
— Сегодня — ребенок, завтра — уже юная леди. Дети растут слишком быстро.
Я кивнул. Мы были одни, и на мгновение между нами воцарилось неловкое молчание. Я достал сигарету.
— Хочу рассказать тебе про Амоса.
Когда я кончил свой рассказ, в ее глазах не было слез — только печаль.
