— Ишь, что выделывает этот народец! А разве так можно?
— Бывали случаи…
— А что ему будет за этот паспорт? — допытывалась Татьяна Федоровна.
— Кому?
— Заготовителю…
— Объявят, что старый недействителен, оштрафуют и выдадут новый.
Сколько времени продолжалась бы эта беседа, трудно сказать. Но Данилыч заметил, что с крыльца собственного дома пристально смотрит на него жена, Феоктиста, и во избежание неприятностей начал поспешно закругляться:
— Так-то, Татьяна… Куда ходила?
— В лавку. Паек выкупить.
— Ну-ну, добро- Бывай, — козырнул Данилыч и пошел своей дорогой.
Феоктиста все же подбежала к Татьяне Федоровне:
— Ты что, потаскуха, чужих мужиков приворачиваешь? Бесстыдница!
— Ах, ты, старая калоша! Жаба огородная! — отчитала ее Татьяна Федоровна и пригрозила: — Сгинь с глаз — не то по зубам получишь…
Встреченная в штыки старуха Данилыча зло выругалась и поползла за мужем, выговаривая ему за любовную встречу со своей соперницей.
После беседы с Данилычем Татьяна Федоровна угомонилась и перестала мечтать о фальшивых паспортах. Она окончательно убедилась, что сын на веки вечные осел в хуторе, что ей не только придется кормить и оберегать его от чужого глаза, но и помогать ему устранять опасных людей, которые станут на его пути. Таким опасным человеком оказался Ершов. Татьяна Федоровна видела в нем своего врага и постоянно думала, как извести его со света.
Шилов тоже готовился к встрече бывшего друга детства и не пропускал ни одного номера областной газеты. Его интересовали события внутренней жизни страны. Он ожидал открытия первой послевоенной сессии Верховного Совета, на которой, по его мнению, должны принимать закон о демобилизации.
Однажды, когда Татьяна Федоровна пришла с работы, Шилов спросил:
— Сегодня 'Правды Севера' нет?
— Есть, — улыбнувшись, ответила мать, вынимая из-за пазухи газету.
Шилов окинул взором страницы и остановился на статье военного корреспондента, где говорилось о жизни воинской части в мирных условиях.
— Ну как, дитятко, есть объявление?
— Пока нет, — сказал Шилов, не отрываясь от газеты.
В начале июня он сообщил матери:
— Двадцать второго открывается двенадцатая сессия, — и, отложив газету, с озабоченностью почесал затылок: — Надо бы в город съездить и уточнить расписание движения пассажирских поездов.
— А я и так знаю, без города. Какие тебе надо поезда?
— Когда приходит Кировский?
— В шесть пятьдесят.
— А пароход отходит к нам в запань?
— Ровно в шесть.
— Отлично! — произнес Шилов, потирая руки. — А пригородный на Кизему?
— В восемь с чем-то.
— Еще лучше! Вот на нем-то Ершов и приедет. А сойдет у блок-поста на левом берегу Двины — пешочком через Кошкинский лес домой.
— А ежели его леший через Вологду понесет?
— Не понесет. Этого поезда Ершов не знает. Он ездил на Кировском.
— Твоими устами, дитятко, да мед пить, — перекрестилась Татьяна Федоровна и с легким сердцем благословила сына на черное дело — убийство Ершова.
Двадцать второго июня Шилов включил Москву. Из Большого Кремлевского дворца разносились по стране слова начальника Генерального штаба А.И Антонова 'О демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии'. Барахлил приемник. Старенькие батареи садились. Прерывалась еле слышная в динамике речь. Но Шилов уловил самое важное. Увольнялись в запас тринадцать возрастов обшей численностью в три миллиона триста тысяч человек.
Когда пришли газеты, Шилов прочитал на первой странице 'Закон' и узнал, что возрастная группа Ершова демобилизации не подлежит. К тому же Ершов — офицер, и увольнения в этом году ожидать не следует.
— Что ж будем делать, дитятко? — оторопев, спросила Татьяна Федоровна.
— Ничего, — ответил Шилов. — Он же тебе обещал телеграмму послать. Будем ждать. Только бы зимой не приехал. А служить ему, как медному котелку.
Ершов прослужил еще год. Закончив войну в Австрии старшим лейтенантом, с четырьмя орденами и тремя ранениями, он в колонне Третьего украинского фронта 24-го июня принимал участие в Параде Победы на Красной площади и, несмотря на дождливую погоду, был, как говорят, на седьмом небе.
Случайно оказавшись в столице, он вспомнил Вторую Мещанскую улицу и, достав записную книжку, уточнил адрес, чтобы навестить старушку с безногим сыном, которой помог в Раненбурге сесть в вагон. Ершов не пожалел личного времени, отпущенного старшим команды для ознакомления с Москвой, и отравился на поиски Второй Мещанской улицы.
Поднявшись на третий этаж, небольшого каменного дома с почерневшим за войну серым фасадом, он позвонил в квартиру АД.Волобуевой. Послышались торопливые шаги. Открылась дверь. Гостеприимная солдатская мать тотчас же узнала бывшего сержанта и приняла его, как родного.
— Аграфена Дмитриевна, а где же ваш сын? — спросил Ершов, рассматривая гостиную с массивным буфетом и длинными стенными часами с боем.
— Сына давно уже нет, Сашенька, — сокрушенно сказала старушка. — Он умер в том же году, осенью.
Ершов снял фуражку и в молчании опустил голову:
— И вы одна в такой большой квартире?
— Что ж делать? У меня никого больше нет. Вы ведь не пойдете ко мне в сыновья. Я бы квартиру на вас переписала. Жить мне осталось не долго.
Предложение Аграфены Дмитриевны застало Ершова врасплох. Он думал, что старушка шутит, и сам в шутку сказал:
— Кстати, у меня тоже никого нет. Отец погиб на фронте. Мать молнией убило. Одна невеста на родине…
Аграфена Дмитриевна не шутила. В таком положении не шутят. Она прослезилась и на минутку задумалась:
— Так в чем же дело? Приезжайте, Сашенька, вместе с невестой. Буду очень рада. Квартира — в вашем распоряжении… Серьезно!
— На родину тянет, — также серьезно отговаривался Ершов.
— Понимаю. Если что, приезжайте. Осчастливите меня на старости лет. Да, — хватилась Аграфена Дмитриевна, — я и не спросила, где же ваш товарищ?
За чашкой чая Ершов рассказал ужасную историю, жертвой которой стал его друг детства Михаил Шилов.
Старушка поохала, но осталась довольной тем, что хоть Сашенька уцелел и вышел из войны победителем.
Прощаясь, Волобуева просила его после окончания службы приехать к ней насовсем, взяла у него адрес, и Ершов обещал подумать.
О своей поездке в Москву на Парад Победы он написал Светлане и письмо с наклеенной маркой опустил в почтовый ящик. Ершову не хотелось, чтобы Татьяна Федоровна знала о старушке Волобуевой, которую когда-то обидел Шилов, перехватив в кассе ее билеты по воинским требованиям. В том же письме Ершов указал Светлане и московский адрес Аграфены Дмитриевны.
