— Ну что ж, — сказала Лидия Кузьминична, — я доложу председателю исполкома, — и недовольная ушла, не простившись даже с хозяйкой.
Выпроводив Незванных гостей, Татьяна Федоровна открыла дверь ершовской избы. Шилов стоял в сенях и робко смотрел на мать.
— Я все слышал, — сказал он матери. — Только зачем сюда приплелись Фаина да почтальон Петр Никанорович?
— Как же, дитятко, понятые. Имущество Власа хотели описать, — пояснила мать. — А что, кабы они сбили замок, куда б ты девался?
— Ушел бы через повить в огородец и пролежал бы в ботве.
— Пойдем отсюда, Мишенька. Пропади он пропадом этот проклятущий дом. Того и жди — тепленького накроют.
Татьяна Федоровна повесила замок, и Шилов скрылся в сенях своего дома.
На другой день утром Лидия Кузьминична доложила о положении дел с ершовским имуществом, и председатель исполкома поручил участковому основательно разобраться в этом вопросе и документально подтвердить принадлежность дома Ершовых гражданке Шиловой или отвергнуть ее притязания как необоснованные, не доводя дела до суда.
Прежде чем приступить к допросу свидетелей, Данилыч решил познакомиться с существом предстоящего разбирательства и вызвал Татьяну Федоровну:
— Расскажи, Татьяна, что у тебя там с ершовским домом заваривается и какие претензии имеешь на имущество Власа Ивановича?
Татьяна Федоровна повторила участковому то, что было уже сказано налоговому агенту Лидии Кузьминичне, и назвала свидетелей.
— А где взять Лучинского? — возразил Данилыч. — Он же в армии?
— У Валентины есть адрес. Напиши. Не к спеху. Зато Валентина дома. Их и спрашивай.
— Верно. — согласился участковый. — Но знаешь, Татьяна, все это дело темное. Я бы сказал, мелочное. Не думал, что ты на такие вещи способна.
— Отдай мне три тысячи — и забирай дом! — вспылила Татьяна Федоровна. — Я женщина бедная, одинокая. Никто мне не поможет.
Данилыч задумался и после недолгого молчания сказал:
— Слушай, Татьяна. А если по-честному? Как он мог задолжать три тысячи? Человек получал зарплату, хлебную карточку. Все отдавал тебе. Огород засадила его картошкой. Влас, насколько мне известно, оставлял семена, когда уходил на фронт… Давай начистоту. Без обиняков.
— Картошка его сгнила. Я своей засаживала.
— Ах, своей! — рассмеялся Данилыч. — Почему же его картошка сгнила, а твоя не сгнила? Может, сорт не тот?
— У него отдушины были открыты в подвале, — сказала Татьяна Федоровна. — До апреля еще замерзла. Мужик. Недоглядел.
— Допустим. А еще за что насчитала?
— Мясо, молоко, то да се, пятое-десятое. Хлеб на базаре покупала. Кормила досыта, Данилыч. Не вру, — и пустила слезу. — Саша не жаловался. Сам знаешь, какие цены были в войну…
Данилыч знал цены. Но знал кое-что и другое. Вернее, слыхал от людей. Слыхал, например, что Татьяна Федоровна порезала коз Власа Ивановича и чужим мясом кормила свою семью. Но тогда не верил слухам. Теперь — поверил. И это мутило душу и настораживало Данилыча. Отпуская Шилову, Данилыч пристально заглянул ей в глаза и сказал, стараясь разгадать ее тайну.
— Не пойму тебя, Татьяна. Что-то в тебе неладное творится. Раскусить не могу. За последние четыре года не раз с тобой сталкивался. То призраки, то батарейки, то колоски, то бородатый старик в темных очках, то ночная копка огорода, то ограбление заготовителя, то убийство Ершова — и все это в Кошачьем хуторе и вокруг него. Теперь я понимаю. Это не случайности. Ты что-то скрываешь от людей… А что — пока не разобрался… Но… погоди… Я доберусь до тебя и выставлю твое нутро напоказ людям.
Перед Татьяной Федоровной все пошло кругом. В глазах потемнело. Она услышала биение своего сердца и не могла усидеть на стуле: 'Раскусил легавый. Догадывается', — застучало в ее ушах. Она взяла себя в руки, чтобы не выдать Данилычу волнения, и бойко поднялась со стула.
— Вот тебе крест святой! — вырвалось из ее груди. — Видит бог, честная я женщина, и твоя грязь ко мне не пристанет.
— Бог-то видит, да молчит. А я молчать не имею права и больше не верю твоим россказням. Опростоволосилась, Татьяна. Опростоволосилась…
В тот же день Данилыч допросил свидетелей, которые подтвердили, что Ершов признал за собой долг и обещал в случае гибели на фронте расплатиться с Татьяной Федоровной домом. Это — факт. Оставалось придать ему силу законности, и дом Ершова с имуществом перейдет в руки Татьяны Федоровны.
Через неделю дома Власа Ивановича уже не было в Кошачьем хуторе. Получив бумагу на право владения постройкой, Татьяна Федоровна продала ее в Мышкино демобилизованному солдату, который сменил полусгнивший нижний венец и дом отстроил заново, обшив снаружи фигурной рейкой и покрыв голубой, как небесная лазурь, краской. Без дома Ершовых Кошачий хутор опустел. Он даже утратил старое название и числился в домовой книге 'Татьяниной избой'.
Редко кто подходил теперь к этой избе, если не считать Данилыча, который после сноса ершовского дома дважды побывал на задворках Татьяны Федоровны, внимательно вглядывался в окна, вечно закрытые занавесками.
— Что ему тут надо? — спрашивал Шилов, опуская занавеску.
— Тебя старается увидеть, — говорила мать, загоняя сына в подвал.
— Неужто догадывается?
— Догадался, дитятко, — стращала Татьяна Федоровна. — Уж больно зенки таращит, как бы не вывихнул. И как нам выкрутиться из его лап, ума не приложу. Он тогда еще намекнул мне, что я что-то скрываю от людей… Теперь ходит по хутору, вынюхивает…
Татьяна Федоровна сердцем чувствовала, зачем ходит Данилыч…
Накануне он ездил в город с отчетами и, как всегда, не забыл навестить старого приятеля по Первой конной Прокопия Максимовича, который имел прямое отношение к охране общественного порядка. Службу законника он начал задолго до революции, а после гражданской войны привлечен к работе по специальности. Будучи следователем при городской прокуратуре, Прокопий Максимович брался за самые, казалось бы, безнадежные дела и на удивление успешно справлялся с ними. За восемнадцать лет службы он раскрыл многие десятки тягчайших преступлений и прослыл 'чопорным волшебником'. В 1940-году в преклонном возрасте вышел на пенсию и в одиночестве доживал свой век.
Поставив на стол кипящий самовар, Прокопий Максимович заварил ячменный напиток и, разливая по чашечкам, спросил между прочим:
— Чем в настоящее время занимаешься, Данилыч?
Данилыч поведал ему скандальную историю с продажей ершовского дома, рассказал о всех столкновениях с Татьяной Федоровной за четыре года и попросил у Прокопия Максимовича совета, что делать в дальнейшем.
Однако хозяина больше всего остального заинтересовала личность пропавшего без вести сына Татьяны Федоровны
— Шилова:
— Так ты говоришь, что он утонул?
— Ходила такая молва по опытной.
— Разве плавать не умел?
— Плавать? Умел… Помнится, до войны призовые места занимал.
Прокопий Максимович поднял на Данилыча мохнатые, как у домового, брови:
— Утонуть он не мог…
— А куда ж его нелегкая унесла?
— Бей сороку-ворону — добьешься и до белого лебедя.
— То есть? — не понял Данилыч. — Что ты этим хочешь сказать?
