— О господи!.. — воскликнул он. — А это что за гнилье, которому вы сейчас выдали первый приз?
От изумления Аткинс даже остановился.
— Как — что? Разумеется, цветочная композиция миссис Дикки.
— Эта куча — цветочная композиция? — воскликнул Кади. — Из ржавого ковша и горстки поганок я сделал бы композицию лучше. А вы даете ей первый приз. Где же соревнование?
— Никто не лезет в класс другого, — сказал Битон, кладя ленточку на палубу незаконченной модели корабля.
Кади сбросил ленту с модели.
— Подождите! Каждый получает приз — я прав?
— Ну, да, в своем классе, — сказал Битон.
— Тогда в чем же цель этой ярмарки? — нетерпеливо спросил Кади.
— Цель? — повторил Битон. — Это ярмарка, и ничего больше. Какая же тут должна быть цель?
— Черт побери! — воскликнул Кади. — Я хочу сказать, что какой-то высший смысл должен во всем этом быть — способствовать повышению интереса к искусству, ремеслам, что-то вроде того. Развивать навыки, вкус. — Он махнул рукой в сторону экспонатов. — Барахло, за что ни возьмись, все это барахло — и в течение лет эти обманутые люди получали первые призы, будто им не с чем было сравнить свои композиции, или будто в мире нет более полезного занятия, чем со времен Кливленда подбирать потерянные шнурки.
Аткинс был уязвлен в самое сердце и потрясенно молчал.
— Хорошо, — сказал Битон. — Вы главный судья. Давайте делать, как вы хотите.
— Послушайте, мистер Кади, сэр... — глухо проговорил Аткинс. — Мы просто не можем не дать...
— Не становитесь на пути у прогресса, — оборвал его Битон.
— Ну что ж, насколько я могу видеть, — сказал Кади, — в этом подвале есть только одна вещь, в которой угадывается слабое мерцание истинного творческого потенциала и увлеченности.
Последние огни в Спрусфелсе в ночь Ярмарки горели почти до полночи, хотя обычно город в десять погружался в темноту. Те немногие, кто видел выставку, но не слышал, как выносили оценку, были поражены, увидев на обложке журнала для женщин изображение одного-единственного экспоната с прикрепленной к нему голубой ленточкой — единственный приз, присужденный в этот день. Прочие экспонаты в гневе тащили домой обиженные заявители, а единственный призер свое произведение унес только поздно вечером, стыдливо и тайно; голубую ленточку он не рискнул взять с собой.
Только Ньювелл Кади и Эптон Битон спали в ту ночь мирно и с сознанием хорошо выполненной работы. Впрочем, в понедельник город вновь ликовал, поскольку в воскресенье, словно в качестве компенсации за холокост, учиненный Ярмарке Увлечений, в Спрусфелс приехал спец по недвижимости. Он уже успел написать в Нью-Йорк чиновникам Федеральной Аппаратной корпорации и сообщить об особняках в Спрусфелсе, которые фактически можно украсть у простодушных аборигенов, и стоят они всего лишь в броске камня от дома, владельцем которого будет, как предполагается, их уважаемый коллега мистер Ньювелл Кади. И он показал спрусфелсцам письма чиновников, которые ему поверили.
К вечеру в понедельник было сказано последнее горькое слово о Ярмарке Увлечений, и все разговоры сосредоточились на высчитывании налогов, на том, что федеральное правительство безжалостно губит на корню желание получать прибыль, и на возмутительных расценках на строительство маленьких зданий...
— Но я же вам повторяю, — говорил Аткинс, — согласно этому новому закону, вы не должны платить никакого налога на прибыль, получаемую от продажи вашего дома. Это прибыль лишь на бумаге, простая, обычная инфляция, и ее не обложат налогом, потому что так было бы несправедливо. — Он, Эптон Битон и Эд Ньюкомб вели разговор в почтовом отделении, а миссис Дикки тем временем сортировала вечернюю почту.
— Извините, — сказал Битон, — но закон утверждает, что вы обязаны купить другой дом за цену не меньшую, чем цена вашего старого.
— Зачем мне дом за пятьдесят тысяч? — с легким трепетом спросил Ньюкомб.
— Хотите, селитесь в моем, — сказал Аткинс. — Тогда вам вообще не придется платить никакого налога. — Он жил в трех комнатах из восемнадцати в доме, который его отец купил за бесценок.
— И получить в два раза больше термитов и в четыре — плесени? Я и так устал с ними бороться, — сказал Ньюкомб.
Аткинс не улыбнулся. Вместо этого он пинком захлопнул дверь почтового отделения, которая была приоткрыта.
— Вы что, дурак? Кто угодно может проходить мимо и услышать то, что вы тут говорите о моем доме.
Битон встал между ними.
— Успокойтесь! Снаружи нет никого, кроме старого Мансфилда, а с тех пор, как у него взорвался котел, он глух как тетерев. Господи, если такой небольшой прогресс, который мы до сих пор получили, делает всех такими нервными, что же будет, когда в каждом особняке поселится по Кади?
— Кади — настоящий джентльмен, — сказал Аткинс.
Миссис Дикки пыхтела и тихо ругалась в своей клетке:
— Я двадцать пять лет скакала вверх-вниз за этими ящиками, и теперь, когда их там нет, все равно не могу отделаться от привычки. Черт! — Конверты выпали у нее из рук и рассыпались по полу. — Ну вот, так всегда, когда я ставлю большой палец так, как он мне велел!
— Это все не важно, — сказал Битон. — Ставьте его, куда велено, потому что вот он приехал.
Черный «мерседес» Кади остановился перед почтовым отделением.
— Хороший денек, мистер Кади, сэр, — сказал Аткинс.
— А? Да-да, конечно. Я просто задумался о другом. — Кади зашел к миссис Дикки за почтой, но продолжал говорить с пожарниками через плечо, вообще не глядя на почтмейстершу. — Я только что подсчитал, что проезжаю по восемь десятых мили в день, чтобы забрать свою почту.
— Хороший повод прогуляться и поболтать со знакомыми, — заметил Ньюкомб.
— Это приблизительно сто сорок девять и шесть десятых миль в год, — продолжал Кади, не слушая, — что, если считать по восемь центов за милю, составит девятнадцать долларов девяносто семь центов в год.
— Рад слышать, что вы еще можете купить что-то заслуживающее внимания за девятнадцать долларов и девяносто семь центов, — съязвил Битон.
В творческом порыве Кади не замечал растущей в маленькой комнате напряженности.
— По крайней мере сотня людей ездит за почтой, что означает ежегодный расход тысячи девятисот девяноста семи долларов, не говоря уже о человеко-часах. Подумайте об этом!
— Ох, — проворчал Битон, а Ньюкомб и Аткинс нетерпеливо переминались с ноги на ногу, торопясь скорее уйти. — Еще неприятнее думать, сколько мы тратим на крем для бритья. — Он взял Кади за руку. — Не зайдете ли на минутку ко мне? У меня есть кое-что, и я думаю, что вас...
Кади не двинулся с места.
— Это не то же самое, что крем для бритья, — сказал он. — Мужчины должны бриться, и без крема для бритья не обойтись, если хочешь снять бакенбарды. Разумеется, мы должны получать свою почту, но я выяснил кое-что, чего, очевидно, никто здесь не знает.
— Пойдемте ко мне, — сказал Битон, — и там все это обсудим.
— Это так просто, что даже нечего обсуждать, — сказал Кади. — Я выяснил, что достаточно подать заявку в почтовое отделение Илиума, и нам поставят почтовые ящики у самых домов, как заведено во всех окрестных деревнях. И много лет это приносит пользу! — Он улыбнулся и рассеянно взглянул на руки миссис Дикки. — Ай-яй-яй! — сказал он с упреком. — Возвращаетесь к старому способу, не так ли, миссис Дикки?
Аткинс и Ньюкомб открыли дверь и встали по бокам, словно два стража у дворцовых ворот, а Битон вытолкал Кади из клетки почтмейстерши.
— Когда входишь, как я, в ситуацию со стороны, это огромное преимущество, — разглагольствовал Кади. — Те, кто внутри, слишком ослеплены традицией. Вот вы, например, тратитесь на обслуживание
