в город. Потом я остановил машину и прошелся по улицам. Я никогда не видел такого обилия молодежи. И вскоре мне начало казаться, что все они — мои дети. Голова у меня пошла кругом. А потому я обратился к здоровенному негру-полицейскому и через двадцать минут поднялся на четвертый этаж в холодную, как могила, квартиру. Младший был там, в компании еще дюжины парней и девиц.
Отрастил бороду, как Иисус, дырки в башмаках заложил бумагой. Он сидел на полу, привалившись спиной к стене. Не сказал ни слова, когда я вошел, только смотрел на меня.
«Тебе не холодно?» — спросил я.
«Нет», — ответил он.
«А мне представляется, что ты совсем синий. Твоя мать в отеле. Я хочу, чтобы ты поехал к ней».
«Нет», — ответил он.
«Почему нет?» — спросил я.
Но ответа не получил.
«Я могу позвать копов и они вытащат тебя отсюда. Тебе еще девятнадцать лет[1], и ты должен делать то, что я тебе скажу».
«Возможно, — отвечает он. — Но ты не сможешь контролировать меня каждую минуту. И я уйду».
«А что ты здесь нашел? Зачем мерзнуть в этом холодильнике, когда дома тебя ждет теплая комната?»
Он смотрит на меня с минуту, а потом зовет: «Дженни!»
Из соседней комнаты выходит девчушка. Ты понимаешь, длинные волосы, бледное лицо, огромные глаза. Лет пятнадцати, не старше, и уже с налезающим на нос животом.
«Да, Самюэль?»
«Как ты сегодня?» — спрашивает он ее.
«Отлично, — она радостно улыбается. — Ребенок пинается, словно заправский футболист».
«Это старо, как мир, — говорю ему я. — Я-то полагал, что ты умнее. Ребенок не твой, ты появился здесь позже».
Он опять долго смотрит на меня, печально качает головой.
«До тебя все еще не доходит».
«Что ты хочешь этим сказать?»
«Какая разница, чей ребенок? Это ребенок, не так ли?
И как у любого ребенка, появившегося на свет в этом мире, родители для него — те, кто его любит. Это наш ребенок. Всех нас. Потому что мы уже любим его».
Я посмотрел на своего сына и понял, что попал в иной мир, абсолютно мне незнакомый. Я достал из кармана два банкнота по сто долларов и положил перед ним.
Подошла пара парней. Вскоре они все стояли вкруг и смотрели на деньги. Никто не произнес ни слова.
Наконец, Младший берет деньги и встает с пола. Протягивает банкноты мне.
«Ты можешь поменять их на две пятерки?»
Я отрицательно качаю головой.
«Ты же знаешь, мельче сотенных я с собой не ношу».
«Тогда оставь их у себя, — говорит он. — Нам такие бабки ни к чему».
И внезапно поднимается гвалт. Ко всем словно вернулся дар речи. Одни требуют, чтобы Младший вернул деньги, другие — чтобы оставил их у себя.
«Заткнитесь!» — внезапно орет Младший. Все замолкают, смотрят на него, а затем расходятся, возвращаясь к прерванным занятиям.
Он же подступает ко мне вплотную и сует банкноты мне в руку. Его буквально трясет.
«Уходи, и больше не появляйся здесь. Видишь, к чему приводит лишь одна капля твоего яда. У нас и без того хватает трудностей, чтобы еще ссориться из-за денег».
В ту секунду мне хотелось ударить его. Но я посмотрел в его глаза и увидел в них слезы. Взял деньги.
«Хорошо. Я пришлю шофера с двумя пятерками».
Я ушел, не оглядываясь, и подождал у машины, пока шофер не отнес деньги. А по пути в отель мучился вопросом, что же мне сказать Дениз?
— И что же ты ей сказал? — спросил я.
— Единственное, что мог. Сказал, что не нашел его.
Он сунул в рот новую пластинку жевательной резинки.
— Дениз хочет, чтобы я вышел из игры. Она считает, что у нас достаточно времени, чтобы вернуть казалось бы ушедшее навсегда. Ей уже не хочется быть женой «Большой Шишки».
Наши взгляды встретились.
— Надеюсь, мне не придется говорить ей, что я не смог найти и тебя.
Я отвернулся, долго смотрел на синюю воду. И думал, как бы это ни казалось странным, не о Сэме, но об этой воде.
— Нет, — услышал я свой голос, — он слишком большой.
— Кто большой? — переспросил он.
Я указал на океан.
— Слишком много воды, чтобы отфильтровать ее, слишком дорого, чтобы согреть, и мне никогда не построят такого большого бассейна, чтобы вместить ее всю. А если б и построили, по вкусу она не будет такой, словно только что вылилась из родника. Нет, Сэм. В данном случае я — пас.
Мы направились к машине. Дважды я пытался заговорить с ним, но, оборачиваясь, видел, что он плачет.
К тому времени, что мы добрались до отеля, он уже взял себя в руки. Вылез из машины, посмотрел на меня.
— Благодарю за прогулку. Мы еще поговорим.
— Конечно.
Я проводил Сэма взглядом. Его руки и ноги двигались в особом агрессивном ритме, свойственном толстякам-коротышкам. А когда он скрылся за дверьми отеля, поехал домой «Фолькса» не было, а телефон начал звонить, едва я вошел на кухню. На стене, приклеенный липкой лентой, белел сложенный вчетверо листок бумаги.
Я развернул его, не снимая трубки.
Твердая рука, аккуратный почерк. Я перечел записку вновь, и на меня напал дикий смех. Я все еще смеялся, когда взял-таки трубку.
— Слушаю, — блондинка раздвинула шторы в своем окне.
— Стив? — женский голос. Мне незнакомый.
— Да.
Блондинка подошла к окну. С телефонным аппаратом в руках. Безо всего более.
— Проснувшись, я выглянула в окно и увидела отъезжающий «фолькс».
— И что?
— Как насчет того, чтобы зайти по-соседски, выпить кофе и утешиться?
— Уже иду, — и я положил трубку на рычаг.
На том утро и кончилось.
НЬЮ-ЙОРК, 1955 — 1960
Книга первая
СТИВЕН ГОНТ
Глава 1
От Сентрел-Парк-Уэст до Мэдисонавеню счетчик набил лишь шестьдесят пять центов, но мне показалось, что я преодолел дистанцию в тысячу световых лет. Во всяком случае, с таким ощущением я вошел в здание.
Прохладный, с высоким потолком, мраморным полом вестибюль. Полукруглый стол из оникса с двумя
