аплодировать, потом пить, закусывать… ох. Краем глаза Ксения не переставала наблюдать за Ником. Непринужденно держа за ножку бокал с красным вином, тот внимательно слушал невероятно разговорчивого типа в помятом сером пиджаке, которого звали, кажется, Сергей. Сидящая между ними Вера глуповато хихикала. Вот Сергей, отведав селедочки, выдал какой-то очередной затасканный комплимент, и она зарделась от удовольствия. С досады Ксения положила себе еще зеленого салата. Тетке следовало поменьше пить в такой день.
– Конечно, у них приличная разница в возрасте, – добавила Лариса, не переставая жевать, – но вообще-то ей всего-навсего сорок, так что…
– А ему?
– На вид не больше тридцати. Ну и что? Женщин в этом возрасте часто тянет на сладенькое.
– А мужчин? Таких, как этот…
Лариса качнулась к самому ее уху:
– Деньги, милочка, деньги… Говорят, она помогла ему расплатиться с какими-то долгами. Большими долгами. Но толком никто ничего не знает. И я тебе ничего не говорила, ясно?
– Но он же не мальчик с улицы, – растерянно проговорила Ксения. – Насколько я понимаю, у него есть образование, специальность, работа. Я слышала, дизайнеры неплохо зарабатывают.
– Думаю, речь идет совсем о других деньгах. Совсем о других.
– На что же ему могли понадобиться такие деньги? Такие, каких он сам не в состоянии заработать.
Лариса икнула еще раз. Глотнула мартини с апельсиновым соком.
– Да кто ж его знает? Может, наркотики. Может, азартные игры. Москва – город соблазнов.
Ксения перевела разговор на другую тему. Во-первых, стало ясно, что от Ларисы ничего путного не добьешься. Она обыкновенная сплетница, а сплетни, как известно, в большинстве случаев бывают весьма далеки от действительности. Во-вторых, не стоило особенно афишировать свой интерес к бойфренду этой светской львицы, этой Илоны. Сейчас Лариса захмелела, размякла, ей захотелось потрепаться, а к завтрашнему дню она протрезвеет и, чего доброго, пойдет и доложит, что молодая родственница Веры Аркадьевны позволяла себе… У тетки будут неприятности. Оно нам надо? Боже упаси.
Вскоре насытившиеся гости ощутили потребность размяться и начали потихоньку выбираться из-за стола. Некоторые бесцельно слонялись по квартире, переходя из комнаты в комнату и шумно восторгаясь Верочкиным безупречным вкусом в смысле ковров и занавесок. Другие ходили за ней по пятам из гостиной на кухню и обратно, пробуя навязать свою помощь в мероприятиях, связанных с переменой блюд. Ну и, разумеется, были еще желающие выкурить по сигаретке – эти сбивались в стаи на застекленной лоджии и на лестничной клетке. На лоджии оттягивались в основном дамы, на лестнице – джентльмены.
Игорь тоже улизнул на лестничную клетку, а предоставленная самой себе Ксения с упорством запрограммированного андроида отправилась на поиски затерявшегося где-то в дебрях трехкомнатной квартиры Ника. Чего она добивалась? На что могла рассчитывать? Задуматься об этом ей не давало странное, охватившее ее час назад лихорадочное чувство, которое она назвала бы вожделением, если бы это не звучало столь вульгарно. И тут уже можно было вести речь об утрате не только свободы воли, но и элементарного человеческого достоинства. Не думать. Не рассуждать. Просто принимать некий телепатический сигнал и идти на него, как крыса на запах сыра.
Она застала его за просмотром каких-то фотографий в сугубо дамском обществе, что в общем-то не делало ему чести. Альбом лежал на крышке фортепьяно (играла на нем не столько Вера, сколько покойная бабушка Настя), Ник сидел на вращающемся стуле и переворачивал страницы, а дамы, облепив его с трех сторон, чирикали, кудахтали и издавали серии других, не менее бессмысленных восклицаний.
В конце концов, оглушенный этими звуками птичьего двора, он медленно выпрямился, передал альбом стоящей рядом Вере и поднял крышку фортепьяно.
– Ой, а ты правда умеешь? – всплеснула руками голосистая, с пышными формами Тамара. – Ну так сыграй нам, а мы споем!
– Правда, парень, сбацай чего-нибудь! – крикнул, проходя мимо распахнутой двери, кто-то из мужчин.
– «Мурку» давай!..
Усмехнувшись, Ник сбацал им «Мурку», а потом, безо всякого перехода, заиграл Седьмой вальс Шопена. Посадка за инструментом у него была не совсем правильная, но длинные пальцы бегали по клавишам не менее уверенно, чем пальцы какого-нибудь признанного виртуоза. За Седьмым вальсом последовал Десятый. Похоже, Ник был большим поклонником Шопена. Он играл чисто, без помарок. И практически вслепую.
Дамы взволнованно перешептывались. Илона горделиво улыбалась.
– Какие будут пожелания? – спросил Ник с вежливой улыбкой.
Ксения, скромной серенькой мышкой сидящая в уголке, осмелилась подать голос:
– «Аппассионату».
И он посмотрел на нее удивленно и благодарно. Впервые посмотрел ей в глаза.
– Фу, это же такая скука! – поморщилась Илона, жестом шутливого протеста ероша его темные волосы.
Но он уже играл. Играл для девушки, с которой по большому счету даже не был знаком. Ну и что? Он задал вопрос. Изъявил готовность сыграть что-нибудь по заказу. Обычный вопрос, обычный ответ. И если «Мурка» имеет право на жизнь, то почему «Аппассионата» не имеет?..
Теперь, когда Ксения стала слушателем, а он исполнителем, она наконец получила возможность смотреть на него сколько душе угодно. На исполнителей ведь принято смотреть. Во всяком случае, не запрещено. Идиотка, твердила она себе, безнадежная, клиническая идиотка… Даже если он обратит на тебя внимание, даже если заметит, ну и что? Дело-то ведь не в том, нравишься ты ему или не нравишься, а в том, что он – этот мужчина, играющий сейчас «Аппассионату», – является собственностью г-жи Бельской, и какая-то там девчонка, пусть даже весьма хорошенькая и хитренькая, не вправе на него претендовать.
Не желать, не смотреть… Но как заставить себя отвернуться? Все внутренности Ксении (не только сердце, но и печень, и селезенка) болезненно сжимались, заставляя ее крепче впиваться ногтями в ладони. Кожа горела под одеждой. Кровь изменяла химический состав. Ксения чувствовала себя совершенно больной. Она хотела этого парня – хотела свирепо, плотоядно, – но не видела способа его заполучить. И от сознания полнейшей безысходности ей становилось все хуже и хуже. Это были подлинные страдания. Страдания Клелии и Джульетты.
Илона стояла за его спиной, исподтишка наблюдая за лицами присутствующих. Ее подведенные черным карандашом глаза молний, конечно, не метали, но смотрели довольно вызывающе. Ярко накрашенный рот беспрестанно подергивался и кривился, как будто Илона разжевала сырую оливку или еще какую-нибудь гадость, проглотить не смогла, а выплюнуть постеснялась. Ксения понимала, что вот сейчас пора бы уже встать и уйти, но не могла заставить себя оторвать задницу от стула. Отвести взгляд от лица пианиста, от его слишком тонких для мужчины рук.
Внезапно он прервал игру. Грациозно потянулся, уронил руки на колени. И улыбнулся Ксении, словно извиняясь:
– Это сложная вещь. Слишком сложная для меня.
Если бы в ответ она промолвила хотя бы пару слов, Илона получила бы прекрасный повод обвинить ее в заигрывании с чужим мужчиной. Поэтому она только кивнула и сделала вид, что задумалась о чем-то своем.
– Сложная? – Илона передернула плечами. О чем бы она ни говорила, голос ее звучал капризно, как у избалованного ребенка, который привык все делать назло. – Скорее, скучная. Не понимаю, как можно слушать такое занудство…
– Известно, что Ленин не выносил музыку Бетховена, – заметил Ник, тихонько наигрывая что-то невнятное. – Особенно «Аппассионату». Он считал, кстати, совершенно справедливо, что она способна воздействовать на человеческую психику, и всячески предостерегал от ее прослушивания своих соратников по революционной борьбе.
– Да ты что? – изумилась Тамара.
– Да. Дело в том, что Бетховен был гением. Его музыка, как и всякая гениальная музыка, активизирует пятый, нейросоматический контур мозга. При этом наступает гедонический кайф, эйфория. Человек
