Она забралась на кровать, скрестила ноги и прислонилась к стене.
— Считается, что выпивка делает танцора меча беззаботным. Я тебе это говорила.
— Да. Неоднократно. Продолжай.
— Поэтому прежде чем покинуть Стаал-Уста, каждый ученик должен получить один урок.
— И какой же?
— Мы должны пить всю ночь и весь следующий день.
— Всю ночь и весь день?
— Да.
— Аиды, тебе же потом было плохо!
— В этом все дело.
— Довести человека до полуживого состояния?
— Довести человека до полуживого состояния, чтобы больше никогда ему не захотелось напиться.
— Но ты пила. Сегодня.
— Пьянство лишает человека равновесия.
— Это одно из его многочисленных последствий.
— Поэтому нас в Стаал-Уста заставляли пить, а потом танцевать. Чтобы мы привыкли и научились в любом состоянии контролировать себя. Чтобы даже напившись, мы не проиграли танец.
Я задумался. Система обучения казалась мне довольно странной, но результаты были налицо.
— Я пью уже много лет… почему я не смог привыкнуть?
— Меня заставляла дисциплина. Самоконтроль. Ты, напившись, не стараешься справиться с опьянением и, кроме того, у тебя самоконтроль несколько ослаблен.
— Северная напыщенность, — пробормотал я и снова задумался. — Значит все эти разговоры, что ты можешь выпить больше меня… — я не закончил.
— Я могу, — спокойно согласилась Дел.
Я натянуто улыбнулся.
— А я могу отлить дальше.
На секунду она застыла, потом расслабилась.
— В этом я готова признать твою победу.
— Ну и отлично, — я поднялся. — Теперь ложись спать, а я проверю как там лошади.
— Я могу пойти с тобой.
Я улыбнулся.
— Я знаю, что ты не пьяна, баска. Но я бил от души и готов поспорить, что голова у тебя болит.
Она потрогала подбородок.
— Болит. Такого я от тебя не ожидала, — Дел помолчала и мрачно добавила. — Стоило бы тебе за это отплатить.
— Отплатишь, — усмехнулся я. — Если не кулаком, то языком, — я улыбнулся, чтобы она не обиделась. — Отдохни, баска, — я повернулся к двери, но так не вышел. — Да, баска, еще одно…
Дел вопросительно приподняла брови.
— Что, в аиды, заставило тебя бросить вызов этому клещу Пенджи?
— Которому?
— Богатому. Тому, который хотел купить тебя.
— А-а, ему, — она нахмурилась. — Он меня разозлил.
Я посмотрел на нее с подозрением.
— Ты наслаждалась собой.
Дел усмехнулась.
— Да.
— Ну спи, — я снова повернулся к двери.
— Тигр?
Я застыл, потом обернулся.
— Что?
Дел смотрела на меня внимательно и серьезно.
— Если ты нарисовал связывающий круг, который мог запереть Чоса Деи, почему ты не оставил в нем меч?
— Меч? — растерянно переспросил я, а потом понял. — Я, конечно, мог.
— И Чоса Деи был бы в ловушке.
Я кивнул.
Дел нахмурилась.
— Разве мы не этого добиваемся? Загнать его в ловушку из которой он уже не смог бы выбраться?
Я снова кивнул.
— Да. И я нашел такую ловушку. Моя яватма — ключ к ней.
Голубые глаза сверкнули. Вопрос был слишком важен и Дел осторожно подбирала слова.
— Тогда почему бы не оставить его в круге и не покончить со всей этой историей?
— Потому что, — просто ответил я.
— Потому что? Потом что что?
Я печально улыбнулся.
— Потому что мне бы тоже пришлось остаться в круге.
— Тебе?..
— Он во мне, баска. Теперь нужно освободить не только меч… нужно освободить и меня.
Дел побледнела.
— Аиды… — пробормотала она.
— Я был уверен, что ты меня поймешь, — я повернулся и вышел из комнаты.
27
Я не пошел проверять лошадей. Я пошел к старику.
Акетни Мехмета расположили свой лагерь на площади у караванного квартала.
Раньше, в дни когда Кууми было суетливым и полным жизни, на этой площади располагался самый большой базар, а караваны останавливались не доезжая до поселения. После прихода Пенджи, поселение лишилось былой мощи и осмелевшие борджуни начали нападать на путников и торговцев, не успевших укрыться за стенами. Тогда-то почти опустевший базар и стал приютом всем, кто ехал в Харкихал или на Север через Кууми.
Фургоны, обтянутые выгоревшей на солнце тканью, нетрудно было найти и в слабом свете звезд и полумесяца. Я прошел по пыльной площади и поискал фургон хустафы.
Я мог бы догадаться, что с его способностями он должен быть узнать о моем приходе и уже ждал меня.
Или просто успел проснуться и сделать вид, что ждал.
Он был один. Сидел около фургона на своей подушке. Шкуры ослов покрывала серая пыль и в полутьме они казались за серебристыми. Животные сбились в стадо и, сопя и фыркая, подбирали зерна. Огромные заостренные уши постоянно двигались; хвосты с жидкими кисточками щелкали, отгоняя назойливых насекомых.
Яркие черные глаза хустафы сверкнули при моем приближении. Я остановился перед ним.
— Ты видел это? — спросил я. — Мой приход сюда?
Он улыбнулся, растянув морщинистые губы, привыкшие к отсутствию зубов.
Я опустился на колени, вынул нож и нарисовал узоры на утоптанной земле. Это были не слова — я не умею читать и писать — и даже не руны, хотя в них я немного разбираюсь, и даже не привычные символы,
