беловолосых Северян и маленьких, смуглых, темноволосых Южан.
Но все же.
— Это глупо, — бормотал я, пробиваясь сквозь толпу. — Ты никогда не найдешь его в этом городе и даже если найдешь, скорее всего ничего нового о себе ты от него не узнаешь. Только из-за того, что он принял тебя за кого-то другого…
Надежда умерла так же быстро, как вспыхнула. Осторожность и презрение к собственной слабости взяли верх.
— Глупо, — повторил я и налетел на торговца, охранявшего корзину с дынями.
Я извинился за свою неловкость, хлопнул торговца по плечу, повернулся, чтобы продолжить поиск, и только в тот момент понял, что руки и ноги стали холодными и подчиняться мне не желали.
Я остановился, на лбу тотчас выступила испарина, я задрожал и прищурился, потому что мир расплылся.
Чоса?
Нет. На него это не похоже, он действует грубее. Кроме того, я уже привык противостоять его попыткам собрать все силы, чтобы сломать стены ловушки. Сейчас Чоса молчал.
Тогда что же это?
Аиды, акиви — я пил сам и заставил выпить Дел.
Я выругался, развернулся, шатаясь сделал шага три и упал на одно колено, когда онемевшая нога подогнулась. Я заставил себя подняться и снова сделать шаг, но споткнулся о кошку, заблудившуюся среди дюжины ослиных ног. Ближайший ко мне осел проснулся, когда я привалился к его боку, цепляясь пальцами за редкую гриву, чтобы удержаться на ногах.
Не осел. Ослица. Она переступила, повернула голову и выплюнула кусок едкой жвачки. Слизистая масса попала мне на бедро, но к тому времени отвлечься на такой пустяк я уже не мог. Мне нужно было вытащить меч и даже воспоминания о Чоса Деи не могли меня остановить.
Я слабо шлепнул ослицу по морде, увидев оскаленные зубы, потянувшиеся ко мне, а другой рукой, с почти омертвевшей кистью, попытался обхватить рукоять. Пока я боролся, раздраженная ослица торопливо отошла в сторону, но я устоял, широко расставив ноги, и сумел вынуть меч.
— Баска… — пробормотал я. — Аиды, Дел, это ловушка…
Глаза. Они смотрели на меня отовсюду, изумленные, испуганные и настороженные: на узкой улочке, шатаясь и почти падая, стоял странный человек и держал наготове обнаженный меч, острие которого так и норовило свалиться в какую-нибудь сторону. Вообще-то я этих людей не винил. Независимо от того, насколько мастерски я владел мечом, в тот момент я был реальной опасностью для каждого, кто попытался бы приблизиться. Даже если сам этого не хотел.
— …баска… — хотел я сказать, но губы тоже онемели.
Мир закружился. Улица взлетела куда-то к небу, а я упал на бок в грязь. В последний момент я умудрился максимально вытянуть руку с мечом, чтобы самому не лечь на острие.
Наверх. Клинок тускло светился, пока я подтаскивал его к себе по земле, пытаясь подняться хотя бы на колени, которые предательски подгибались. Люди испуганно жались к стенам, торопливо уходили или скрывались в домах.
И улица опустела. Пока из переулков, из тени под солнечный свет, не вышли вооруженные охранники, закутанные в темные бурнусы, струившиеся за их спинами.
Вот. Теперь я все понял.
Я уже много лет не расстаюсь с мечом и всегда использовал его по прямому назначению, но теперь он должен был помочь мне в другом деле. Я воткнул кончик в землю, навалился на него всем весом и поднял себя на ноги.
Охранники остановились.
Я улыбнулся. Даже засмеялся. Поднял меч вверх и тщательно встал в привычную позицию, только пошире расставил ноги. Если бы кто-то плюнул, я бы наверняка упал.
Но иногда и от репутации есть польза.
И у меня был Самиэль.
Ослица, стоявшая недалеко от меня, недовольно переступила, и из-под ее живота выскользнула черная, быстро двигающаяся фигурка с ножом в руке. Этот нож легко и ровно начертил кровавую линию на внутренней части моего предплечья. Разумеется, я уронил меч. Чего нападавший и добивался. И следом за мечом уронил меня, подсечкой под мои шаткие ноги. Я упал неудачно, так что голова ударилась о плотно утрамбованную землю, и перекатился на спину. Прикусив губу, я сглотнул кровь, приподнял голову и увидел красную струю, стекавшую по моей руке.
Это было моим последним сознательным движением. Все тело омертвело.
Человек в черном сделал знак остальным. Они торопливо приблизились, убирая оружие. Один из них подошел совсем близко и наклонился, чтобы рассмотреть мое лицо. Перед глазами стоял серый туман, но я разглядел знакомую зарубку, испортившую Южный нос. Сквозь грохот в ушах ко мне пробился ломаный голос.
— Ну почему, — заговорил Аббу, — каждый раз когда я вижу тебя, ты валяешься в грязи?
Я слабо сплюнул кровь.
— Вот чего стоят твои уверения.
Темные брови приподнялись.
— Но я выполнил свою клятву. И Сабра тому свидетель.
Сабра. Я посмотрел и не увидел ни одной женщины. Меня окружали мужчины в Южных шелках и тюрбанах.
А потом я понял. Маленькая быстрая фигурка, которая проскользнула под животом ослицы и разрезала мне руку. Которую я принял за мужчину.
Она сорвала платок, открывая нижнюю часть лица, и ткань складками повисла у тюрбана. Я увидел маленькое, смуглое лицо, явно Южное; черные, выразительные глаза, бесконечно счастливые; смуглый румянец щек и разомкнутую линию чувственного рта. Она была бесконечно возбуждающей.
Сабра опустилась на колени: маленькая, гибкая, с глазами как терн — сама Южная красота. Не говоря ни слова, она протянула руку к моей ране и прижала к ней пальцы. Кровь потекла еще сильнее, запачкав изящную ладонь. Сабра поднесла свою ладонь к глазам, внимательно посмотрела на кровь, потом взглянула на меня.
Голос у нее был мягким и нежным.
— Я отдала женщину Умиру, — сказала она.
Я дернулся. На это ушли все мои силы.
— Пропади ты в аидах, — прохрипел я, — ты и твой прислужник в постели с перебитым носом.
Окровавленная рука размахнулась и ударила меня по лицу, оставляя липкие следы. Туман сгустился.
И все утонуло во мраке.
…трещина в земле… неровная щель, прорезавшая почерневшую землю, была похожа на рот, искривившийся в безумном крике. В глубине, в полумраке, что-то сверкало блеском кристаллов Пенджи, только это были не кристаллы, а что-то совсем другое. Что-то белое, яркое и холодное.
Глубоко внутри меня зашелестел Чоса.
Война длилась долго и за это время даже горы были разрушены почти до основания; брат шел на брата, в надежде вымотать противника, заставить его сдаться. Шака Обре — чтобы защитить, Чоса Деи — чтобы все уничтожить.
Война нарастала пока не устала сама земля и не поднялась, чтобы воспротивиться разрушению. Война разоряла мир и плоть высыхала и чахла — плотью этой была сама земля. Зеленая трава сходила с нее пластами и оставались голые камни и песок.
Внутри меня Чоса засмеялся.
— Я могу переделать все это, а потом создать заново…
Скалы дрожат и рушатся, создаются новые горные цепи и пики.
Чоса поднимает руки. Слова, которые он поет, непривычные уху, неизвестные даже Шака. Луга
