За моей спиной затихает восторженный шепот. В отличие от младших командиров, легатам позволено легкое панибратство с воинами.
Возвращаюсь в палатку командира легиона. До торжественного построения остается полчаса…
Главный над цирюльниками успел задремать. Когда я вхожу, он вскакивает. Толстый, смешной.
— Что ж, — говорю я, сажусь на стул. — Легатом я уже стал. А теперь сделайте меня красивым легатом.
Три часа утра. Моросит мелкий противный дождик.
Ровные ряды манипул. Легион выстроен на санктум принципум — главной площади лагеря. Общее построение по когортам и центуриям — легионеры стоят молча, центурионы по краям. Ветер с треском треплет алые знамена когорт и шевелит конский волос на гребнях центурионов.
Священный орел легиона реет над головами — древко в руках аквалифера, орлоносца. Суровое лицо, шрам на левой щеке. Немигающий, застывший взгляд. Львиный оскал на его шлеме. С длинного желтого клыка мертвого льва срывается капля и летит вниз. Когда она пролетает мимо лица, аквалифер моргает…
Бульк! Капля разбивается у его ног.
— Воины! — Мой голос разносится над площадью, над круглыми шлемами солдат, над орлом, раскинувшим крылья в пасмурно-сером небе…
Трепещут, как живые, алые вексиллы, застыли неподвижно золотые значки когорт. Имаго — лик императора Августа на золотом фоне — смотрит бесстрастно, как и положено живому богу. Ровные квадраты когорт и манипул. Неподвижные лица солдат. Тысячи глаз смотрят прямо на меня. Очень, очень торжественный момент.
— Воины! — повторяю я, поднимаю правую руку.
Я стою на возвышении — трибуне — выпрямившись. Справа и слева от меня мои офицеры и слегка отдельно — префект лагеря Эггин, зараза эдакая. Лица квадратные. Морды кирпичом. Эггин хмурится.
Жрецы-гаруспики поставили походный алтарь, выстроились рядом. Самый тощий из жрецов держит на привязи белую овцу, другой, чуть потолще, — черного петуха. Белая, как снег, овца предназначена Гению легиона, она одурманена травой с сонным настоем; петуха же просто держат за шею — никуда не денешься. В опущенной руке главного из гаруспиков — священный нож.
Слева жрецы-птицегадатели замерли у клеток с курами и тоже ожидают приказа начинать. У помощника в руке ведро с кормом.
Легионеры ждут.
В клетках для священных кур — они такие важные, словно их самих поназначали легатами направо и налево, — утренний форум. Квохтание. Куриные сенаторы обсуждают свои священно-куриные дела и плевать хотели на окружающих их гордых потомком Ромула.
Отлично. Один из лучших римских легионов ждет, что скажут гадания. Затаив дыхание, воины смотрят перед собой. Львы по храбрости и выучке, они трепещут… Судьба львов зависит от кур. Смешно.
— Воины! — говорю я в третий раз. — Мы начинаем гадание!
Поворачиваюсь и киваю жрецам: вперед. Главный дает знак помощнику, тот начинает раскидывать зерно морщинистой рукой.
Куры с удовольствием клюют корм. Не оторвать. Я почти физически чувствую облегченный вздох «мулов». Куры клюют корм, который дал им новый легат, — это хорошая примета.
Новый легат — это я. И с гаданием все чисто. Ну… почти. Если не считать того, что я заранее отправил двух рабов, приписанных к палатке претория, чтобы они набрали в лесу гусениц. Потолще и покрупнее. Мы с Метеллием нарубили их кусочками и смешали с зерном. Теперь кур от этой смеси за уши не оттащишь — даже если бы они у них были, эти уши.
Львов нужно накормить заранее и до отвала — так учил мой брат.
Главный жрец поднимает руки. Легион замер, солдаты перестали дышать. Если знамения благоприятные, все будет хорошо (и новый легат никого не съест), если плохие — лучше бы отложить любые дела на другое время.
В древности решающие сражения не раз переносились на другой день — только из-за плохого аппетита легионных кур.
Жрец чуть медлит, скашивает глаза. Я смотрю на него молча и упорно: давай, старик. Да-вай.
Жрец натыкается на мой взгляд, вздрагивает. Затем произносит дребезжащим старческим голосом:
— Священные куры охотно клюют корм. Боги благословляют Семнадцатый!
Пауза. Потом легионеры начинают кричать — разом, словно воздух взрывается. Тысячи глоток открываются одновременно. По ощущениям напоминает извержение вулкана.
— А-а-а-а! — это радость.
Я оглядываю свой легион. Солдаты довольны. Приметы отличные. Что ж… Раз курицы дали добро, думаю, можно начинать смотр…
Огромный луг на берегу Визургия служит учебным полигоном для «мулов». Марсово поле — германский вариант. Здесь проводятся строевые учения легионов.
У самого берега вкопаны деревянные столбы, к ним привязаны соломенные чучела. Это враг. На них «мулы» отрабатывают удары мечом.
Я слышу вопли центурионов, вижу, как бегут солдаты. Резкие крики. Это центурион гоняет «тиронов» — новобранцев. После трех месяцев начального обучения они станут «милитами», произнесут воинскую клятву, и их распределят по центуриям. Благословенный момент. Я видел такое в Мавритании. Во время церемонии посвящения, когда звучала клятва, бывшие тироны стояли с мокрыми глазами.
Пока же это время не пришло, они — «мясо», «зелень» и «вонючая подстилка для шелудивой собаки». Вся черная работа по легиону — это для них. Бедняги.
Начальная подготовка. Уверен, эти тироны уже пожалели, что поддались на уговоры вербовщика.
— Вы думаете, вы воины?! — орет центурион так, что брызги слюны долетают до последних рядов. — Нет, девочки! Вы — дерьмо! Запомните это! Вы подстилка для козлов! Вы — потные вонючие обмотки последнего паршивого раба!
Новобранцы стоят, боясь лишний раз моргнуть. Известная штука. Кто из тиронов первый обратит на себя внимание инструктора — тот попал. Центурион будет «любить» в лице этого новобранца весь отряд.
— Думаете, вы похожи на воинов?! — орет центурион.
Тироны стоят, вылупив глаза. Нет, они так не думают.
От крика центуриона сдвигаются с места горы и реки выходят из берегов. Кипит лава. Земля становится круглой, норовит выскочить из-под ног, убежать куда-нибудь и спрятаться.
— Если вы так думаете, у вас навоз вместо мозгов! Запомните! Вы — никто! Вы — грязь под моими ногами! Губка, которой подтерли жирную задницу и забыли в отхожем месте! Вы — говно! От вас — воняет! Жалкие твари! Я, б…ь, научу вас, б…ь, любить мой, б…ь, любимый, б…ь, Семнадцатый, б…ь, Морской легион! Я!
И все — на одном дыхании, почти без пауз. Впечатляет.
Крик такой вдохновенный, что физиономия центуриона становится багровой. От нахлынувших патриотических чувств к Семнадцатому Морскому, видимо.
— Есть тут умные? — спрашивает центурион с надеждой.
Поиск «любимцев» продолжается. И тут главное — не выделиться сразу, иначе центурион назначит тебя любимцем и козлом отпущения — и будет любить в твоем лице все прибывшее пополнение. За все настоящие и вымышленные провинности.
— Ты! — жезл центуриона упирается в грудь молодому новобранцу. У него рыжие волосы и короткий веснушчатый нос. — Твое имя?
— Нерий Галька, центурион!
Бух! Голова тирона мотается, на щеке тут же наливается красным след от удара. Новобранец поднимает
