Красная Борода

ограничивались бутылкой пива и одним горя­чим блюдом. Поэтому в экстренных случаях посуду соби­рали по всем харчевням.

Прибывшие женщины расселись вокруг простака и весе­лились до самого рассвета. Такой шанс выпадал раз в год, а то и реже, и грешно было им не воспользоваться. Гость же после полуночи настолько устал, что едва не падал.

— Крепкий мужчина попался! — хохотнула О- Сэй. — На ногах не держится, а все пристает к Каттян: пойдем, мол... Каттян ему и говорит: «Шутить изволите», а он: «Я... не... шучу. Я человек серьезный». «Успокойтесь, успокой­тесь, — поглаживает его по спине Каттян. — Мы ведь с вами уже два раза уединялись». А он бормочет: «Неужели два... раза?» А сам качается — вот-вот свалится на пол.

Попытки припомнить, сколько раз он уединялся с Кат­тян, по- видимому, доконали гостя — он со стоном пова­лился на пол и уснул. Женщины обратили на него не больше внимания, чем на упавшую со стола палочку для еды. Они пели, плясали, переругивались, устраивали потасовки, пили за примирение. Потом снова плясали, пели, бранились и таскали друг друга за волосы.

А гость, ничего не ведая, крепко спал, подложив под голову подушечку, на которой сидел за столом. Уже рассве­ло, когда Каттян его разбудила. Первой, кого он увидел, продрав глаза, была хозяйка заведения. Она протягивала ему счет. Хозяйка приходилась О-Сэй матерью. По годам она была не так уж стара, но рано поседела. Ее худое, кост­лявое лицо покрыла густая сеть морщин. Говорят, ни один забулдыга моряк не мог выдержать ее строгого взгляда — съеживался от страха, особенно если к тому же она выни­мала изо рта вставные зубы.

Гость взглянул на счет и позеленел. Диалог, который за этим последовал, пожалуй, приводить не стоит. В конце концов он заявил, что заплатит лишь после того, как они вместе пойдут в полицейский участок. На что хозяйка, угро­жающе скрипя вставными зубами, возразила:

—  Зачем ходить в участок? Можно вызвать полицей­ского прямо сюда. И не затрудняйтесь — я сама это сделаю. Но учтите, вам не поздоровится! — Хозяйка обвела рукой комнату, где были выставлены в ряд восемьдесят бутыло­чек для подогревания сакэ, сорок пустых бутылок из-под пива, две двухлитровые бутылки из-под водки и множество прочей посуды. — Полицейский сможет убедиться, что все это указано в счете. Вас вчера сколько раз предупреждали — хватит, хватит! А вы все заказывали. Поглядите, в бутылках еще осталось и сакэ и пиво. Гейш было шестеро, плата по таксе, только за сверхурочные, как положено, над­бавка. Подсчитано все точно. А теперь, если настаиваете, я позову полицейского. Но поверьте — осрамлюсь не я, а вы.

Можно себе представить, какое выражение лица было у бедного простака. Вещественные доказательства перед гла­зами. Сомнительно, что ввалившиеся сюда накануне вече­ром лихие девицы были гейшами. Но кто знает! Не исклю­чено, что в полицейском участке они зарегистрированы именно как гейши. Ему сейчас ни за что не припомнить, какая еда была в многочисленных горшочках и плошках и в чьи желудки она угодила. Однако количество стоявшей на полу посуды совпадало с тем, что значилось в счете. Навер­ное, совпадало... Да и кому придет в голову подсчитывать! Комната напоминала разгромленную посудную лавку. Да, подумал гость, полицейского звать бессмысленно. Сраму не оберешься, а по счету все равно придется уплатить.

Как только хозяйка получила указанную в счете сумму, вперед вышла Каттян, дожидавшаяся, когда придет ее черед, и потребовала свою долю. Гость обомлел.

—  И чего это вы кислую рожу корчите, бесстыжие ваши глаза! — перешла в наступление Каттян. — Сколько раз водили меня в отдельную комнату, набаловались всласть — и все даром?!

Гость уплатил и Каттян и позорно покинул поле боя.

—  А все потому, что начал задаваться, унизить нас решил своей стоиеновой бумажкой. Вот и получил, что полагалось! — заключила свой рассказ О-Сэй и со смехом добавила: — А уж Каттян меня удивила. Пока гость надевал у порога ботинки, она быстро сбегала на кухню, принесла плошку с солью и посыпала позади него порог: мол, не к добру, когда с плохим человеком дело имеешь. Потом Кат­тян собрала тех шестерых девиц, и все они отправились на двух такси в Токио развлекаться. Даже в театр пошли. В столице они промотали все денежки, полученные от заез­жего простака. Все промотали. Красота! И теперь снова надолго без гроша в кармане, — со вздохом заключила О-Сэй.

Что я мог ей сказать на это?

Как я купил голубую плоскодонку

Впервые с дедом Еси я повстречался в купальне. Дело было зимой, из купальни всё уже вывезли, оставался лишь навес из наполовину сгнив­шего камыша да одна довольно широкая скамья. Я глядел на море. Гвозди, которыми была прибита скамья, сильно расшатались, и на ней можно было сидеть, лишь крепко упершись ногами в землю. Наступило время отлива, и меле­ющее море постепенно обнажало свое неопрятное дно. Стало заметно, как вода из канала узкой мутно-серой струей вливалась в море. Внезапно скамья резко покачну­лась и угрожающе затрещала. Я инстинктивно изо всех сил уперся ногами в землю и оглянулся. Позади меня сидел неизвестно откуда появившийся старик. Не обращая на меня внимания, он достал из-за пазухи старомодный кисет. Я снова занял прежнюю позицию и стал глядеть на море.

— Много лет тому назад здесь собирались что-то строить! — закричал старик так громко, словно обращался к собеседнику, находившемуся от него в доброй сотне метров. — Собираться-то собирались...

Я промолчал, предполагая, что старик говорил со стояв­шим в отдалении собеседником, на которого я поначалу не обратил внимания. Но никто ему не ответил. Старик шумно продул трубочку, набил ее табаком и затянулся. Трубочка была сильно засорена никотином и при каждой затяжке издавала звук, напоминавший хрипение астматика.

—  Давно это было. Еще до того, как О-Цую вышла замуж за торговца хлопком, — все так же громко продол­жал дед. Потом на минуту умолк, выбил трубочку, снова набил ее табаком и заорал: — Да так ничего и не построи­ли!..

Я продолжал молча глядеть на море.

В другой раз мы встретились на большом болоте, зарос­шем камышом. Была весна. С моря дул сильный ветер. Я шел по дороге вдоль протоки, направляясь к храму Бэнтэн. Безлюдный, полуразрушенный маленький храм, окружен­ный несколькими древними соснами, располагался в самом центре этого унылого, обширного болота. Говорят, что в прежние времена храм был чрезвычайно модным, и сюда на поклон богине Бэнтэн[74] стекались девицы из веселых квар­талов. Местные жители не ведали, каково чудотворное дей­ствие Бэнтэн, но даже детям было известно, что в свое время храм пользовался огромной популярностью, палом­ники тянулись к нему бесконечной чередой, а в храмовом дворе царило необыкновенное оживление.

Подгоняемый сильным, доносящим запахи моря бризом, я прошел уже полдороги до храма, когда неожиданно был остановлен громовым голосом. Я вздрогнул от неожиданно­сти, оглянулся и увидел шедшего за мной старика. На нем была выцветшая, латанная во многих местах широкая куртка и ватные штаны — обычная одежда местных рыба­ков; правда, для ватных штанов сезон еще не наступил. Щеки его закрывало намотанное на голову грязно-серое полотенце.

—  Не купишь ли лодку?! — заорал дед, идя рядом со мной. — Ах, черт, опять курево забыл. У тебя не найдется ли?

Я передал ему папиросы и спички. Старик вытащил из пачки одну, зажал ее между зубами, чиркнул спичкой, умело закрываясь от ветра, и закурил. Остальные папиросы и коробок со спичками спрятал за пазуху.

—  Хорошая есть лодка! — загремел дед, словно обра­щался не ко мне, а к соснам, видневшимся в паре сотен метров впереди. — Добрая лодка, и стоит дешево. Поку­пай — не прогадаешь!

Я ответил. Старик никак не прореагировал. Спокойно, словно иного ответа он и не ожидал, притушил папиросу о землю, заложил окурок за ухо и громко высморкался в кулак.

—  Послушай, — заговорил он неожиданно обыкновен­ным голосом. — А по какой надобности ты приехал сюда, в Уракасу?

После некоторого раздумья я ответил.

—  Угу, — старик покачал головой. — Что-то я не пойму, ремесло-то у тебя есть?

Я ответил. Старик минуту над чем-то раздумывал, потом заорал:

—  Выходит, ты безработный!.. Может, жениться наду­мал — так у меня есть невеста на примете. Ух, и хороша девка!

Я промолчал. Когда мы прощались, дед вернул мне только спички и тут же прикинулся глухим. Я трижды про­сил его отдать папиросы, а он, приставив ладонь к уху, все переспрашивал, пока я не устыдился своего скупердяйства и не оставил его в покое.

В третий раз я столкнулся со стариком в небольшом ресторанчике «Нэтогава», где подавали европейские блю­да. Помимо общего зала в ресторане имелся отдельный кабинет. Вечерами там собирались любившие повеселиться матросы с рейсовых пароходов и рыбаки, чтобы отпраздно­вать хороший улов. Однажды около полудня, когда я, сидя в общем зале на угрожающе скрипевшем от каждого движе­ния стуле, ел рис со свиными котлетами и не спеша потяги­вал пиво, вошел старик и без спросу уселся за стол прямо напротив меня.

Если я обедал вне дома, я всегда за едой что-нибудь читал. Эта привычка сохранилась у меня по сей день. В тот  раз я тоже читал какую-то книжонку и, когда старик уселся за мой столик, еще упорней уставился в книгу, продолжая жевать и запивать еду пивом.

—  Что будете есть, дедушка Ёси? — спросила появив­шаяся со стороны кабинета официантка.

—  Мм, — промычал дед. — Старухи сегодня нет дома, вот я и зашел сюда перекусить, но никак не придумаю, что бы такое заказать.

—  Ничего особенного у нас нет, так что и раздумывать нечего, — сказала девушка.

Тогда старик, глядя