— То-то — ошиблись!
В лагере дымились костры; над обеденными котлами играла гармония, слышался смех и ругательства. Занимался каждый, чем хотел. Тут кучка, лежа и сидя в самых разнообразных позах, резалась в затасканные карты перед грудкой петлюровских «карбованцив». Там человек десять окружили бутыль с какою-то мерзостью и перекачивали ее содержимое кружками в желудки.
А вот и занятые настоящим делом: один с упорством окорачивает ствол винтовки наполовину, превращая ее при помощи подпилка в специально бандитский карабин. Другой вплетает в конец нагайки тяжелую свинчатку, и, очевидно заранее предугадывая последствия от удара ею по чьей-то спине, довольно улыбается.
Кто они? — Эти Черкаши, Оглобли, Могляки, Свинстунчики? Что это за народ без имен и фамилий, с одними только кличками, наполнивший собой все поля, леса, деревни и хутора Украины?
Объединяет их грабеж, водка и страх уже за совершонные преступления. И чем дальше, тем основательнее опасения, так как руки каждого пачкаются все больше и больше в крови. И бросив всякий расчет на возможность сближения с красными, они доходят до крайних пределов жестокости и ненависти. — Один ответ!
Встречаются в лагере и бабы. Да недалеко ходить. Вот атаманова Сонька. Эх, хороша штучка! И конь у нее есть белый с яблоками, «сам» подарил, из учумского совхоза достали. Поймают москаля, приведут связанного.
Кто кричит: зарубить, кто — повесить, а она — тут как тут! Подъедет она, — раз плетью, два, сшибет с ног конем и затопчет. Умный конь-то, наваженный. Благородная сама, из актрис, кажется — петербургская. Затопчет и смеется:
— Хорошо, ребята?
— Го-го-го! Куда уж, лучше не надо!
И качают головами, умильно вздыхая, ребята. «Да, это — штучка! Вот бы…» Но тут мысль неизменно обрывается и перебивается другой. — «Пожалуй! попробуешь! В прошлом году сотенный, что до Могляка был, — из офицериков, — прилаживался. Зарубил Битюг, — полоснул шашкой и — конец!»
И прут разные Вахлаки и Забубенные по деревням и хуторам, — девка ли, баба ли, лишь бы понравилась.
— Даешь сюда!
Та в страхе пытается вырваться и спрятаться за мужика, за старика ли.
— Но-о! — и свист нагайки. — Проваливай, авось от бабы не убудет, с собой не возьму.
— Оно тошно! не убудет, — со вздохом соглашается почесывающий спину мужик. — Конешно!
А с девками и того проще. — Не для кого беречь.
Гоголевская Украина. Добродушно-ленивая. Парубки, хороводы, девчата со звонкими песнями. Где она? — Нету! Кипит, как в котле, разбурлившаяся жизнь. Решетятся пулями белые хаты, неприбранные стоят поля. А по ночам играет небо отблесками далеких пожаров.
Атаман закинул ногу в стремя и, приподнявшись, грузно опустился на свою каурую кобылу. Сонька танцевала уже возле палатки на своем нетерпеливом коне, перед небольшой кучкой всадников, составлявшей конвой атамана.
— Ну! Все, что ли?
— Все.
— Трогай!
И сразу сорвавшись с места, легкой рысью полетела небольшая кавалькада и вскоре скрылась за поворотом к лощине Кривого лога.
Мелькали поля, попадались заросшие зеленью яблонь и вишен хуторки. Заслоняясь рукой от солнца, всматривались на проезжающих работающие на хлебах мужики и, узнавши, снимали шапки, низко кланяясь.
Остановились на несколько минут напиться в попавшейся на пути деревушке. И, провожаемые сочувственными советами зажиточных бородачей, а также испуганно-любопытными взглядами баб и ребятишек, поскакали дальше.
На пути, по дороге посреди неснятых колосьев пшеницы, разглядели издалека скачущих к ним навстречу двух всадников, которые, заметивши отряд, остановились в нерешительности.
— Наши ли это? — спросил с сомнением атаман.
— А вот сейчас посмотрим.
В самом деле один из всадников повернул лошадь, снял шапку и вытянул ее в сторону на правой руке два раза.
— Наши! — сказал Борохня, отвечая тем же сигналом.
Встречные оказались своими ребятами из сотни Оглобли, наблюдавшими за работой по разборке железной дороги.
— Ну, как? — спросил, останавливая их, атаман. — Снимают?
— Работают!.. — усмехнулся один. — Можно сказать, подходяще.
Верст через десять обогнули по опушке небольшую рощу и выехали на бугор.
Их, уже, очевидно, давно заметили, потому что человек с двадцать всадников быстро подскакали к ним сбоку из-за деревьев.
— Ого-го-го! — послышалось радостное ржанье. — Свои! Наши!
Приостановившаяся было работа снова началась с еще большим рвением.
Атаман отпустил конвой, а сам с Борохней и Сонькой нетерпеливо стал осматриваться вокруг.
Прямо перед ним, внизу, человек около четырехсот согнанных из окрестных сел хохлов копошились, старательно и умело разрушая железную дорогу. Разобравши в одном месте стыки рельс, привязывали к концам веревки, пристегнутые к десятку пар волов, и вся линия вместе со шпалами веером переваливалась в сторону насыпи, откуда сотнями рук стаскивалась под откос. Много народа, преимущественно девок и баб, следом разбрасывали лопатами и срывали песчаную насыпь. Позади на несколько верст желтел уже обработанный путь и сиротливо стояли пощаженные телеграфные столбы, но с перерванными и болтающимися кусками проводами. Отовсюду слышались крики и понукания.
— Цоб! Цоб! Цобе! — гудели десятки голосов, и слышалось посвистывание ременных плетей и щелки по бокам неуклюжих волов…
— Эй-раз! Эй-два! — протяжно раздавалось со стороны работающих по стаскиванию под откос полотна, и, понемногу подвигаясь, рельсы и шпалы скользили вниз.
Между народом проезжали и проходили наблюдающие за работой бандиты. Они перешучивались с бабами и девками и сурово покрикивали на мужиков.
Атаман подъехал поближе и окрикнул:
— Бог на работе помочь!
— Спасибо! — раздалось несколько десятков голосов в ответ.
Он проехал взад и вперед мимо работающих, выругал за то, что мелко срывают насыпь, но в общем работами остался доволен.
Атаман заехал в соседнюю деревушку. Отдохнул, плотно закусил жареным гусем, основательно выпил и отправился обратно.
— Слушай, — спросила его на обратном пути Сонька. — Что же ты не думаешь об отряде? Ведь писал тебе Шакара!
— А вот приедем, узнаем. Ночью Могляк их должен потревожить с тылу. Сегодня я пошлю за тем же Оглоблю, завтра Борохню, а послезавтра двинусь и сам.
— Послезавтра! — капризно протянула та. — До послезавтра еще долго, а я хочу сегодня.
— Сегодня, душечка, нельзя.
— Почему нельзя?
— Потому что нужно потрепать их сначала, а не то нарваться здорово можно. Юнкера ведь все-таки ихние.
— Юнкера! — с озлоблением бросила она. — Раньше действительно юнкера были, а теперь у них — одна дрянь. Всякий сиволапый — тоже юнкер…
