Смотри, Касьян, эту ночь не спи, тут и медведи по лесу ходят, да и гулящие люди могут набрести.
Касьян, обхватив руками колени, уставился голубыми глазами на огонь. Возле него лежал топор.
Дед ворочался с боку на бок, стонал, бормотал непонятные слова, а заснуть не мог. Он повернулся лицом к Касьяну.
– Может, смерть близко. Я расскажу тебе то, чего никому не говорил. Перед смертью хочу всю правду выложить – легче будет дух испустить.
– Да что ты, Тимофей Савич, рано еще умирать. Еще до Сибири вольной надо нам добраться.
– Слушай, Касьян, слушай, Аленка. Вам это я говорю, а бабка, Дарья Архиповна, все это уже знает.
2. КАК РАНЬШЕ ЖИЛИ
Дед приподнялся и, опираясь на руки, начал говорить, торопясь, точно в самом деле чуял близко смерть:
– Я родом из-под Устюжны, с речки Ижины; там тоже, как и в Туле и в Кашире, искони залегло в земле железо. Наши кузнецы это железо плавили и ковали из него топоры, рогатины, горбуши, резальники,[28] и особенные искусники были на большие и малые гвозди. И я тоже старого рода чухарских ковалей – нас всех, устюжинских молотобойцев, зовут чухарой, или по-иному – чудью белоглазой. Деды испокон веков в лесах жили, рожь и овес подсевали, а главное – молотом промышляли.
Дед вдруг приподнялся и стал пристально всматриваться в темноту надвинувшегося кругом леса.
– Слушайте, не подходит ли кто.
Но все было тихо. Ни одного хруста не раздавалось ниоткуда. Только шипели в костре обугленные ветки.
– С детства еще я, мальчонкой, очень был охоч к кузне, – продолжал дед, устало опустившись на землю. – Помогал я отцу, а он мне показывал, как закаливать и сваривать и крицкое, и цурепное, и жуковое али прутовое железо. Очень меня тянуло разные затейные выдумки из железа делать – пряжки, кресала, задвижки или замки. Отец мне позволял все мастерить, только железа давал мало, из пережогу. – Тут дед понизил голос и сказал шепотом: – А самое важное, что отец заповедал, – это как из руды прямо делать мягкое тягучее железо. Это наши старики-ковали одни только знали и не всякому сказывали.[29]
А только пошел по погосту нашему слух, что кузнец Савва, значит, отец мой, с бесами спознался и сына своего, меня значит, учит бесам молиться.
Поп Тихон сперва лаял на отца, что он-де «черной веры», а потом донос на него написал в город. Однажды к вечеру явился ярыжка[30] с понятыми и поп Тихон с дьячком вместе. Вышли они из лесу и прямо к нашей кузне. Поп крестом крестит, метелкой воду святую брызжет.
Я втапоры уже не маленький был, мне шестнадцатый шел. Как я увидел, что понятые подошли, убежал в овсы и там залег. Ярыжка приказал отца моего взять в город для сыску, чтоб признался, как он черту молится… – Тимофейка замолчал.
– Ну, и что же дальше с ним было? – спросила Аленка.
– Отца я больше не видел. Через два месяца его сожгли в Устюжне на базарной площади. Долго я в лесу прятался, а Дарья Архиповна – тогда она девчонка Дашка была – мне запас носила. Когда отца пытали, то с ним и других мужиков схватили. И был один мужик хоть и простой, прозвищем Кудекуша Трепец, а далось ему пуще всех. Стоял он крепко у пыток и никого не оказывал, так на дыбе и помер.
Когда отца жгли, то он ничего, хоть бы слово вымолвил. Только крикнул раз: «Завещаю сыну моему Тимофейке оставаться добрым ковалем и уходить отсюда на зеленый клин! [31]»
Когда мне Дарья Архиповна это рассказала, я с ней решил вместе убежать из Устюжны. Только в последнюю ночь я с четырех углов церкви солому подложил и горячих углей насыпал – в память попу Тихону. И ушел я, а сзади красные огни полыхали.
Мы с Дашкой шли от сельца к погосту, скитались по починкам. Кузнеца клещи да молоток кормят – так мы и не пропали. Всюду меня бояре хотели на цепь посадить, чтобы я им даром работал.
Когда родился мой сынок Тимоша, то я к Челюсткину Семену, еще отцу этого ирода, записался в бобыли. Он мне избу и отрез земли со свиной пятак отвел.
А как моего сына Тимошку запороли, а Митьку в солдаты угнали, я ужо решил было – уйду на зеленый клин, как отец мне с костра заповедал… А теперь и неволя туда погнала. Ох, как палит!
Дед раскрыл глаза и пристально уставился вверх.
– Глянь-ко! – прошептал он.
Касьян поднял глаза кверху. В замшелой черной стене избы резко выделялось небольшое окошко, изнутри заложенное доской. Доска медленно отодвинулась, и в щели блеснул чей-то пристальный взгляд.
– Эй, кто там в избе? – крикнул Касьян, схватив топор. – Сказывай, не запирайся, а то дверь вышибу.
– Тише, Касьян, не пужай его. Сам отзовется.
Заслонка отодвинулась больше, кто-то смотрел оттуда.
Хриплый голос произнес:
– Здоровы будете. Слухаю вас и думаю: много дедка истерпел, одного со мной поля ягода. Примайте меня к огню.
– Ходи к нам! – степенно протянул дед.
